«Люди сами делают свою историю, но они её делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого»
К. Маркс
Довольно часто теоретиками левого толка недооценивается важность описанных в эпиграфе ограничений общечеловеческой воли. Эти обстоятельства можно назвать политическим контекстом или политической культуры какой-либо общности. Однако в современной социальной науке эти обстоятельства, то есть навязанные из прошлого ограничения, принято называть институтами.
К институтам сегодня принято относить не только и не столько описанные в нормативных документах структуры и правила, по которым эти структуры должны действовать, сколько любые обусловленные жизнью в обществе ограничения человеческой деятельности, то есть правила. Жизнь в России показывает, что эти правила и нормативные законы (Конституция, федеральные законы, указы и т.д.) не очень часто совпадают, если не противоречат друг другу.
Можно возразить и ответить в духе экономического детерминизма, что правила и законы ничего не стоят перед лицом воротил, максимизирующих свой достаток за счет огромной армии наемного труда, рассредоточенной по всему миру. Однако этот вполне справедливый аргумент вряд ли поможет ответить на вопрос о том, почему эти воротилы предпочитают жить и руководить своим постоянным капиталом именно в странах с сильными институтами? Ведь там сложно избавиться от конкурента, заказав его у киллера, в то время как сегодняшний мир предлагает внушительное меню мест, где отнюдь не только это останется безнаказанным.
Мне кажется, что сила и слабость легко идентифицируемых формальных институтов может быть одним из ответов на этот вопрос. Как раз это во многом и формирует, вероятно, контекст, в котором человек вынужден делать свою историю. Не стоит при этом думать, что капитал как огня боится слабых институтов: на самом деле меняется лишь способ извлечения прибавочного продукта: чем меньше гарантий предоставляет институциональная система, тем меньше постоянного капитала склонен предприниматель использовать в данной системе.
В данном случае предпочтение отдается дешевому неквалифицированному труду взамен дорогого машинного. Здесь можно вспомнить несчастных конголезцев, вынужденных практически голыми руками в грязи добывать редкоземельные металлы для производства вызывающих эстетический восторг средств связи. Этот же сценарий в менее нуарных тонах воплощается в России, в которой, на удивление её руководства, иностранный инвестор не хочет развивать «цифровую экономику».
В этих случаях местные авторитарные правители и предприниматели готовы идти на сотрудничество, как кода-то лендлорды отдавали в ренту свои земли на строительство фабрик, вместе с приятным бонусом в виде копеечного труда. Контракт диктатора и капитала (причем, не только иностранного), который предусматривает средства защиты собственности, дает почву для возникновения «авторитарных институтов» (друзьям – все, а остальным – закон). Эта ментальная конструкция помогает объяснить, на мой взгляд, почему экономически либеральные режимы отнюдь не либеральны политически.
Но чем эти гипотезы могут помочь в борьбе угнетенных? В первую очередь, я не претендую на истину и отмечаю, что выдвинутые предположения нуждаются в эмпирической проверке. Например, местная власть может быть вообще недееспособна для каких-либо договоренностей, и капитал может проникать в страну на условиях местных группировок (как в Сирии) или используя свою собственную силу. Основная дилемма протестующих, как правило, состоит в том, оправданы ли риски восстания и слома институтов, если ими можно воспользоваться в своих целях, как это сделали когда-то трудовые движения Англии, Швеции и Франции. Надеюсь, что мой пример поможет ответить на этот вопрос.
Когда авторитарная власть создает институт, его внешние характеристики часто напоминают характеристики институтов стран, где рабочие движения имели доступ к власти через них, как, например, выборы. Действительно, существуют примеры, когда сильные институты действуют против правящего класса. Однако сила авторитарных институтов – в их слабости. Например, слабость норм, описанных в законах, регламентирующих работу участковых избирательных комиссий, создали т.н. «узкое место», результатом чего стали большие фальсификации, тот парламент, который мы имели, и масштабные акции протеста 2011-2012 годов.
В крупных городах сообщества наблюдателей и политические партии наладили с переменным успехом контроль над участковыми комиссиями, то есть укрепили институт снизу (это, конечно, не касается ряда республик и областей). Режим ответил использованием другого «узкого места»: ограничил доступ кандидатов на выборах, что гораздо сложнее оспаривать, чем зафиксированные на камеру вброшенные бюллетени. Это же ограничило доступ оппозиции всех сортов к популярным СМИ.
Этот маленький пример призван показать, что политические результаты не зависят от созданных авторитарной властью слабых институтов, и методы западных движений не всегда адекватны в наших институциональных условиях (хотя, пример Иркутской области в каком-то смысле можно считать приятным исключением). В качестве метода сопротивления в таких случаях часто можно наблюдать создание параллельных институтов, которые особенно хорошо работают в кризисные ситуации, которые в свою очередь возникают в моменты сомнения элит относительно силы ранее заключенных контрактов. Задача аналитика в данном случае спрогнозировать, при каких условиях негласный контракт теряет силу.
