Ответ на статью А. Невзорова «У русской литературы закончился срок годности»
Статья Александра Невзорова об окончании «срока годности» русской литературы, в которой он подвергает сомнению актуальность её классических произведений, получила широкий общественный резонанс. Это легко понять, приняв во внимание не только остроту темы, задевающей интересы большинства культурных людей, но и тот факт, что свою позицию автор высказал в свойственной ему резкой манере. Возможно, именно последнее обстоятельство определило характер публичного отклика на статью, который сводился в большинстве своём к недовольному фырканью или даже прямым оскорблениям автора. К сожалению, какой-либо серьёзной критики не случилось. А она нужна. И не потому, что Александр Невзоров дал какой-то обстоятельный анализ состояния русской литературы в условиях современности — такой задачи он явно не ставил. Однако мнение это весьма распространено, и аргументы, приводимые в его поддержку, приобретают сегодня статус ходячих аксиом обывательской мудрости.
Первое замечание, которое, конечно, нельзя считать серьёзным контраргументом, скорее, характеристикой общей позиции автора, адресовано не столько ему самому, сколько тем его читателям, кому высказанное им мнение могло показаться новаторским и оригинальным. Дело в том, что подобные попытки упразднить классику, умалить её значение, поставить под сомнение её актуальность — всё это не ново. Достаточно вспомнить большевистский Пролеткульт под руководством Богданова, участники которого хотели сбросить классику с «парохода современности», объявляя её классово непригодным пережитком буржуазного общества. Тогда тоже много говорилось — когда в более резких выражениях, а когда и с несравненно большим талантом — о том, что классика своё отжила и новому обществу ничего дать не может. Впрочем, аналогия, как известно, не доказательство.
Поначалу кажется, что Невзоров предельно чётко формулирует свои претензии к русским классикам. Но по какой же диагонали нужно читать Достоевского и Толстого, чтобы увидеть у первого только «богоискательскую истерику», а у второго лишь «многословное фэнтези о войне 1812 года»? Возможно, это было сказано ради красного словца, но нельзя же всерьёз ограничивать творчество этих писателей такими смехотворными рамками. Неужели и сегодня нужно напоминать о том, что за «богоискательством» Достоевского во весь рост стоит фундаментальный вопрос о свободе человека и путях её достижения, а в «Войне и мире» Толстой ставит куда более важные цели, нежели исторически точное отражение событий отечественной войны 1812 года? Разумеется, зачастую эти фундаментальные человеческие вопросы ставятся у классиков специфическим образом и облекаются в особую форму — не следует забывать об условиях «места и времени», а именно о том, что православие тогда являлось фактически государственной идеологией, а психология человека царского режима не тождественна психологии современного обывателя. И в этом смысле, конечно, что-то у классиков устарело. Но задача умной критики не в том, чтобы на основании этих чисто формальных различий ставить на классике штамп «Просрочено», а в том, чтобы различать, что устарело, а что до сих пор актуально.
В заметке Невзорова бросается в глаза резкий и, на первый взгляд, нелогичный переход от характеристики русской литературной классики к критике так называемой «духовности». На самом деле, логика здесь присутствует. Ведь сегодня мы действительно наблюдаем процесс освоения и присвоения русских классиков религиозной «братией», на каждом углу кричащей об особой «русской духовности». И в деле «духовной» обработки масс церковь берёт себе в союзники Достоевского и Пушкина, Гоголя и Бунина, а порой даже Льва Толстого, несмотря на его более чем сложные отношения с православием. Односторонне рассматривая их творчество, выбирая лишь «удобное» для пропагандистских целей, церковь старается выставить их ревнителями самодержавия, едва ли не исступлёнными богоискателями, игнорируя присущие их взглядам глубокий демократизм, а порой и богоборчество. В руках и устах наших попов классика в самом деле может показаться одномерной, дидактичной и солдафонской. Но ведь это как в известном анекдоте — судить о таланте Карузо по напевкам знакомого Изи.
Поэтому брезгливое отношение автора к слову «духовность» можно понять. Это понятие сегодня девальвировано, его содержание выхолощено, и оно превратилось в заплатку, которой прикрывают все идеологические дыры режима. Сегодняшняя «русская духовность» — это «чайник Рассела», она вроде бы где-то точно есть, но обнаружить эмпирически её невозможно. Но давайте различать: одно дело «духовность» как оружие идеологической обработки населения, и совсем другое — духовность как реальный фактор человеческой культуры. Итальянские фашисты в своё время затёрли до дыр слово «свобода», должны ли мы после этого прекратить использовать это понятие? Однако дело не в словах, и если так уж хочется, можно отказаться и от слова «духовность», тем более что от него последнее время действительно несёт душком аракчеевщины. И тогда вопрос о русской классике можно поставить совсем по-другому, в более светских понятиях: не так, что русская классика источает «духовность» как газ из «разных бородатых отверстий», а так, что она ставит перед читателем в первую очередь морально-нравственные проблемы. Как я уже писал выше, они могут ставиться и в рамках религиозного, мифологического дискурса, важна не форма, а содержание. И отбрасывать Достоевского только потому, что у него проблема человеческой свободы артикулируется в религиозных терминах, это значит совсем не понимать всей глубины раскрываемой классиком философской проблемы.
Ревностная защита научного мировоззрения со стороны Невзорова заслуживает самого горячего одобрения, но всё же ответьте мне на вопрос, какая из перечисленных автором наук занимается нравственными проблемами? Может быть, астрономия и астрофизика или молекулярная биология и структурная геология? Или, может быть, автор статьи, подобно Людвигу Витгенштейну, считает, что таких проблем вовсе не существует? Хотелось бы знать, что думает по этому поводу Александр Невзоров.
Ну и одно из самых важных. Автор уверяет нас, что сегодня русская классика «особенно бессмысленна» в силу того, что «языковая и мировоззренческая картина мира сменилась полностью». Нет, пожалуй, более «бородатого» аргумента, чем этот — он стал ходячим софизмом ещё во времена первых авангардистов. Дескать, мир уже не тот. Здесь нужно отметить два момента. Первое: то, что мир изменился — это трюизм, который сам по себе ещё ничего не доказывает. Если уж вы берётесь списывать классику, то нужно не просто констатировать очевидный факт изменения мира, а доказать, что он изменился настолько, что классика действительно стала «особенно бессмысленной», то есть полностью исчерпала свое смысловое значение. Мир меняется каждый год, но где та граница, после которой предшествующая культура подлежит списанию в утиль? Каковы критерии?
Но не менее важен и второй момент. Этот аргумент об устаревании «языковой и мировоззренческой картины мира» при известных условиях может быть обращён против отстаиваемых самим автором позиций. Ведь ссылкой на полную смену «языковой и мировоззренческой картины мира» можно отменить не только Толстого с Достоевским, но и вообще любой пласт культуры до начала XX века: от искусства Античности до философии французского Просвещения. И тогда окончательно падут не только первые древнегреческие материалисты, но и то, что Невзоров назвал в одном интервью «отвоеванным со времен Вольтера пространством». Ведь если мы считаем устаревшей мировоззренческую картину русских писателей второй половины XIX века, то почему не можем считать устаревшей мировоззренческую картину французских философов XVIII века? И на смелые цитаты из Вольтера «наученный» обыватель с полным правом сможет заявить «Дык ведь устарело, батенька!».
Но даже если отбросить риторику и обратиться к фактам, то о какой устарелости и неактуальности того же Достоевского можно говорить, если только за последние 5 лет за рубежом появилось более двадцати экранизаций его произведений? Может быть, всё-таки рановато Александр Невзоров заговорил о «просроченности» русской классики ичто-то в ней есть, если даже на просвещённом Западе зачитываются и засматриваются нашими «богоискателями» и «многословцами»?
Осмелюсь высказать мысль, прямо противоположную авторской: именно сегодня, когда реализуются далеко не бесплодные попытки реставрации в России порядков царского режима, мы можем стать свидетелями вызревания как социальных условий, так и психологических типов, мастерски описанных, раскритикованных и высмеянных классиками русской литературы от Гоголя до Салтыкова-Щедрина. Так о какой же устарелости русской классической литературы сегодня может идти речь?
