Свободный рынок и изоляционизм

Табличка с надписью “Российская Федерация” на саммите ВТО. © wikipedia.org

Вступление России в ВТО и война санкций/антисанкций, последовавшая за крымскими событиями, подняли в российском обществе и экспертных кругах тему внешнеторговой и макроэкономической политики Российской Федерации на первые строчки обсуждения. Если оставить в стороне обывательский спор о совместимости патриотизма и любви к иностранному пармезану, то в сухом остатке останется давно идущая в среде экономистов дискуссия о том, в каком приоритетном направлении должна развиваться российская экономика: интеграция в мировую систему торговли, либо развитие национального производства с использованием протекционистских мер. Данная дискуссия не затихает с 1991 года, когда на волне распада СССР маятник господствующей экономической идеологии качнулся от сильного протекционизма и высокой самодостаточности к полной либерализации внешней торговли и отказу от любых мер поддержки отечественного производства.

Подобные шатания стали катастрофой для российской экономики. С одной стороны, внешнеэкономический изоляционизм вкупе с высокой ролью государственного управления и государственных инвестиций позволили Советскому Союзу за 70 лет создать мощнейший промышленный, производственный потенциал, став экономической сверхдержавой № 2 в мире. Обратной стороной этого фактора стал застой развития, снижение эффективности управления народным хозяйством, появление проблем с качеством производимой в стране продукции, которой, кроме всего прочего, не хватало для удовлетворения высокого покупательного спроса советских граждан на закате СССР.

Радикальный поворот маятника в пользу free trade и laissez-faire наполнил полки магазинов импортной продукцией, однако обернулся экономическим коллапсом, деиндустриализацией, массовым обнищанием населения.

Таким образом, уже к 1998 году страна вышла с двумя вариантами экономической стратегии: продолжать верить в невидимую руку рынка и благо глобализации, либо вернуться к практике защиты внутреннего производства и активного государственного вмешательства в экономику. Руководство нашей страны стоит перед этой развилкой уже более 15 лет, однако, как былинный богатырь на знаменитой картине Васнецова «Витязь на распутье», правительство не рискует сделать однозначного выбора.

В связи с этим актуальным представляется вопрос, а можно ли вообще сделать правильный выбор, ведь, как пугают нас неолибералы, протекционизм — это неизбежный возврат в ненавистный «совок», неэффективность и неконкурентоспособность. В сознании отечественных праволибералов отказ от свободной торговли автоматически превращает страну в северокорейский концлагерь. С другой стороны, практический опыт строительства капиталистического рая по рецептам «рыночного фундаментализма» так же не внушает оптимизма: ни в России, ни в странах бывшего соцлагеря экстремальный курс на свободную торговлю не привел к обещанному процветанию. Более того, реальностью стал многолетний кризис экономики, растущая бедность и имущественное неравенство, зависимость от стран первого мира. Так можно ли избежать ужасов тоталитарной КНДР и при этом не стать нищей Бангладеш, отказаться от сталинизма, не попав в объятия неолибералов?

Большой экономике – большие рынки

Начнем с распространенного в узких кругах левых мифа о том, что для успешного развития нужно, отказавшись от «тлетворного влияния Запада», положиться на внутренние силы и ресурсы, строить независимое и справедливое общество. Часто такое утверждение подкрепляется тезисом: «Россия — богатая ресурсами страна, нам всего хватит». Это утопия. Для отдельной страны построить свой маленький коммунизм или даже притягательный со стороны социализм невозможно ни при каких условиях.

Чтобы понять причины провала политики изоляционизма, стоит обратиться к истории тех стран, которые пытались идти по пути строительства замкнутых хозяйственных систем. Каноническими примерами политики абсолютного изоляционизма считаются две страны — Северная Корея при Кимах и Албания при Энвере Ходже. Примечательно, что обе страны ориентировались на модель форсированной индустриализации и декларировали своей главной целью улучшение уровня жизни граждан, что отличает их от существовавших ранее доиндустриальных традиционных замкнутых обществ, построенных на сознательном аскетизме граждан и потребительском самоограничении.

Для Народной Социалистической Республики Албании такой эксперимент обернулся следующими результатами:

По общему ВВП Албания в 1970 году находилась на уровне таких стран, как Ирак и Кения, по ВВП на душу населения на уровне Чехословакии (1135 долларов). До второй половины 70-х Албания еще получала поддержку маоистского Китая, вела с ним взаимовыгодную торговлю, что позволяло увеличивать ВВП и промышленное производство. Однако уже ко второй половине 70-х, после разрыва с Китаем и полной изоляции, темпы роста экономики значительно замедляются. К 1990 году Албания пришла с тем же показателем ВВП, что и в 1970 году, тогда как ВВП на душу населения сократился в 2 раза, ввиду роста населения. Стагнация албанской экономики проходила на фоне опережающего роста экономики в соседних странах. Так, за 10 лет, с 1970 по 1980, экономика соседней Греции выросла в 4,3 раза (ВВП на душу населения в 3,9 раза). Если в 1970 году по общему ВВП Албания отставала от Греции в 5,5 раз, а по ВВП на душу населения на 30%, то к 1980 году этот разрыв увеличился до 24 и 7 раз соответственно. Парадоксально, но даже добившись стабильного роста экономики, Албания беднела за счет опережающего роста других стран и увеличения собственного населения.

Подобная ситуация прослеживается и в другом кейсе, с Северной Кореей:

В 1970 году ВВП на душу населения в Северной Корее опережал ВВП на душу населения Бразилии (367 долларов), Южной Корее (284 долларов), Китая (112 долларов). За 10 лет с 1970 по 1980 г. ВВП КНДР вырос в 2 раза (до 9,9 млрд долл.), что можно назвать крайне позитивным результатом для вчерашней периферийной колонии Японской империи, к тому же разрушенной до основания трехлетней гражданской войной 1950-1953 гг. Однако за тот же промежуток времени общий ВВП Южной Кореи вырос в 7 раз (с 8,9 до 64,4 млрд долл.) При этом впечатляют темпы промышленного рывка. Если в 1970 году промышленное производство двух стран было на одном уровне, то через 10 лет по промышленному производству Юг в 4 раза опережал Север. Сегодня, после вынужденной изоляции и масштабных санкций со стороны США и его внешнеполитических сателлитов, Северная Корея уже тотально отстает от Южной Кореи по всем статьям экономики и производства: в 75 раз по ВВП, в 40 раз по ВВП на душу населения, в 60 раз по выпуску промышленной продукции.

Еще один характерный пример — это противостояние советского блока развитым капиталистическим странам:

Как видно из статистических данных, СССР попал в ту же парадоксальную ситуацию, как и Корея, хотя в меньшем масштабе. Рост экономики Советского Союза в промежутке 1970-1980 гг. можно было бы назвать вполне высоким (фактическое удвоение ВВП), если бы не происходящий на этом фоне синхронный рост экономик западной Германии и Японии, которые уже к первой половине 80-х догнали Союз по общему валовому производству и обогнали в расчете на душу населения. Данное обстоятельство стало шоком для брежневского Политбюро, которое не могло поверить в то, что разрушенные войной и побежденные страны с несоизмеримо меньшими ресурсами смогли догнать СССР и в перспективе могут лишить его места второй в мире экономической сверхдержавы.

Для того чтобы понять причину, почему изоляционистским режимам (Северная Корея, Мьянма, Иран, Ирак до 2003 г., Албания до 1990 г.) свойственна экономическая отсталость, нужно обратиться к экономическим структурам успешных быстроразвивающихся стран. И Северная, и Южная Кореи в период своего экономического становления в 60-х годах ориентировались на интенсивное развитие народного хозяйства и индустриализацию. При этом, если КНДР сделала ставку на собственную ресурсную базу и собственного потребителя, то Южная Корея очень быстро перешла на импорт необходимого сырья и материалов, а основным торговым партнером страны стали развитые государства с их богатыми рынками сбыта. Минерально-сырьевое богатство Северной Кореи вкупе с технологической и финансовой помощью СССР и КНР позволили ей показать убедительные темпы роста в 60-70-е гг., однако уже к 80-м этот потенциал оказался исчерпан. Желание Ким Ир Сена минимизировать свою зависимость от мировых центров силы привело к политике мягкого дистанцирования не только от капиталистических стран, но и от соцлагеря. Фактически КНДР не покупала больше, чем ей было необходимо в рамках основных производственных потребностей, определенных минимальным уровнем жизни населения и потребностями ВПК.

В это же время Южная Корея развивалась форсированными темпами, не испытывая ограничений ни в сырье, ни в технологиях, ни в инвестициях, ни в новых заказах на выпуск продукции. Страна стала мировым сборочным цехом, гигантом индустрии, чему первоначально активно способствовала дешевая рабочая сила, помощь США в рамках противостояния с советским блоком, доступ на рынки развитых стран с высокой покупательной способностью населения.

С той же проблемой столкнулась Албания. Самоизоляция отрезала страну не только от передовых технологий и кредитов, но и от возможности развивать свое производство экспортным путем. Такая стратегия дискредитировала ходжаистский режим уже по факту того, что через границу Греция показывала высокие темпы роста экономики, основанного на доступе страны к рынкам ЕС, инвестициям и капиталовложениям.

Неолиберализм в довесок к свободному рынку

Так может, стоит расслабиться? Дать рыночной экономике делать свое дело и пожинать плоды богатства, которое дает стране свободное предпринимательство? Увы, эмпирические наблюдения показывают, что результат такой политики прямо отличается от тех ожиданий, которые проповедуют ортодоксальные неолибералы. Наглядным примером здесь может стать опыт стран бывшего восточного блока, которые после крушения Берлинской стены поголовно взяли на вооружение неолиберальную экономическую программу реформ, основанных на знаменитом Вашингтонском консенсусе: жесткая монетарная финансовая политика, свободная торговля, государственное дерегулирование, приватизация, демонтаж социального государства, политика дешевой рабочей силы и незащищенных трудовых отношений. На деле сценарий шоковых рыночных реформ обернулся повсеместным кризисом экономики, падением производства, падением уровня и качества жизни населения, ростом безработицы и инфляции.

Основные социально–экономические показатели России и Украины в 1990 и 2000 гг.1 2

Снижение основных экономических показателей в странах Восточной Европы после рыночных реформ (в процентах по отношению к уровню 1990 г.) 3

* от уровня 1989 г.

Умозрительность, неэффективность и общественная вредность неолиберальной модели социально-экономического развития не ограничивается наблюдениями за переходными экономиками. Так, норвежский ученый, экономист Эрик Райнер в своей работе «Как богатые страны стали богатыми и почему бедные остаются бедными» проследил и систематизировал опыт проведения политики «открытой экономики» в период более чем 500 лет и пришел к выводу: везде, где рецепты «свободного рынка» воплощались в реальную экономическую политику, это оборачивалось экономическими осложнениями. Более того, даже сами развитые страны не следуют таким рецептам, проводя у себя политику протекционизма и параллельно требуя у развивающихся стран открывать свои рынки для продукции западных корпораций.

Не менее ценным является масштабное исследование, проведенное европейской общественной организацией SAPRIN/CASA в 1997-2001 гг., в котором удалось проследить опыт участия стран с развивающейся и переходной экономикой в проектах по либерализации торговли. Исследуя опыт 10 стран (Эквадор, Сальвадор, Мексика, Бангладеш, Филиппины, Гана, Мали, Уганда, Зимбабве и Венгрия), была поставлена задача оценить влияние программ структурного приспособления МВФ и Всемирного Банка в странах-должниках на экономику, трудовые и социальные права, бедность, безработицу, природу и другие аспекты социальной жизни.

“Здесь побывал МВФ”. © occupy.com

«Начиная с середины 1980-х, в 7 из 10 исследованных стран была введена либерализация торговли: в Бангладеш, Эквадоре, Гане, Венгрии, Мексике, Филиппинах и Зимбабве. Несмотря на то, что объемы экспорта в большинстве исследованных стран выросли, объем импорта вырос еще больше. В результате выросли дефициты торгового и платежного балансов, что привело к тому, что страны начали брать больше кредитов для покрытия этих дефицитов, что, в свою очередь, привело к росту задолженности по внешним займам. Ситуация ухудшилась за счет того, что на мировом рынке упали цены на товары, которые экспортировали страны-должники. Это означало, что им пришлось экспортировать больше своих ресурсов, чтобы импортировать то же количество товаров.

Кроме этого, большая часть экспорта этих стран была ориентирована всего лишь на несколько видов ресурсов и товаров, что еще больше усложнило проблему с экспортом. Во многих странах прибыли от роста экспорта доставались в первую очередь международным концернам, от чего пострадали национальные производители, бюджет и население. Либерализация торговли привела к закрытию многих национальных предприятий, особенно инновационных, малых и средних, которые создавали много рабочих мест. Во многих случаях в результате либерализации импорта пострадали основные ступени производства в перерабатывающем секторе. Это привело к снижению производительности, банкротству большого числа предприятий и потере рабочих мест. Наводнение национальных рынков дешевым импортом, который вытеснил национальные товары, привело к упадку национального производства.

Это положение еще ухудшалось тем, что отсутствовала подходящая промышленная политика, чтобы поддерживать национальные фирмы. Резкому упадку национальной промышленности в этих странах способствовало также отсутствие дешевых кредитов и передачи технологий. Также негативно на состоянии промышленности сказался тот факт, что в результате увольнений и понижения зарплат выросла бедность и, как следствие, упала покупательная способность населения».

Выводы однозначны: участие стран второго и третьего мира в проектах ВТО и ГАТС/ГАТТ оборачивается целым комплексом макроэкономических и социальных проблем: крах ожиданий экономического роста, повышение уровня бедности, в ряде случаев сопровождавшихся политическими конфликтами (часто с этническим, религиозным окрасом), распадами стран и трагедиями для целых народов (Руанда, Сомали, Югославия).

Богатый материал о влиянии механизмов свободной торговли на экономический рост развивающихся стран был собран профессором Н. Н. Александровым в брошюре «Всемирная торговая организация. Что ждет Россию. Мировой опыт», подготовленной в рамках обсуждения проблемы вступления России в ВТО. Здесь я так же позволю процитировать два фрагмента из исследования автора, касательно последствий претворения в жизнь политики free-trade:

«До вступления в GATT на Филиппинах был баланс в сельскохозяйственной торговле. Получая огромные субсидии, американские производители свинины и мяса птицы получили больший доступ на рынок Филиппин, снизив рыночную долю местных производителей с 82 до 45% по свинине и с 94 до 49% по птице. Уже спустя 10 лет после присоединения к ВТО Филиппины начали гораздо больше импортировать товаров, чем экспортировать. Доля импорта в ВВП выросла с 28% в 1982 г. до 64% в 1997 г. Доля торгового дефицита в ВВП поднялась с 9% в 1982 г. до 12% в 1994 г.

В Индии «шоковая терапия» МВФ и ВБ предписывала в 1991 г. сокращение расходов на социальные программы и инфраструктуру, отмену субсидий для индийских производителей, запрет регулирования цен, в том числе на продукты питания, приватизацию прибыльных госпредприятий, либерализацию торговли, открытие доступа иностранного капитала в Индию, реформу банковской сферы, финансов и налогов. Как результат, цена на удобрения выросла на 40%. Отмена субсидий для удобрений и рост цен на сельскохозяйственные товары и бензин (требования МВФ) обанкротили мелких и средних фермеров. Цена на рис выросла на 50%, что больно ударило по населению. МВФ и ВБ порекомендовали, как всегда, отмену минимальной зарплаты и деиндексацию зарплаты. В результате много сотен миллионов людей были вынуждены выживать на менее чем 30-50 центов в день, в то время как цены на товары по требованию МВФ были подняты на уровень мировых цен.

1991г. — голод в Бангладеш. Начиная с середины 1970-х, в Бангладеш проводились реформы «шоковой терапии», среди них — либерализация рынка зерна, обанкротившая местных производителей путем реализации субсидируемого зерна, продававшегося американскими корпорациями по демпинговым ценам. Всемирный Банк ограничил государственные инвестиции в сельское хозяйство путем контроля над расходами страны. В Бангладеш импорт занимал в течение 20 лет 19% ВВП, но в последнее время доля импорта выросла еще и привела к сокращению валютных резервов страны. Во многих регионах Бангладеш хронический голод.

1991-1992 гг. — голод в Кении в результате дерегулирования рынка зерна, проведенного по рецепту МВФ. В результате цены на продовольствие выросли, и в стране разразился голод. В это же время — во время голода — Кения продолжала экспортировать зерно!

1988 г. — Всемирный Банк предлагает Руанде «переход к свободному рынку» со стандартным рецептом: либерализация торговли, девальвация валюты, прекращение государственного субсидирования сельского хозяйства, (прежде всего – роспуск Государственного фонда, поддерживавшего цену на кофе), приватизация государственных предприятий и увольнения. Как итог, крестьяне, выращивавшие кофе, разоряются.

В 1997 г. в Эфиопии кредиторы потребовали расформировать государственные резервы зерна, созданные после голода 1984-1985 годов, чтобы перенаправить деньги от экспорта зерна на выплату кредитов. Западные концерны заработали на поставках ГМО-зерна и продовольствия в рамках «программ помощи» и начали патентовать традиционные семена Эфиопии. В Эфиопии также проводилась либерализация сельского хозяйства, в результате чего разорились и разоряются местные производители. Такая политика привела в 1998-2000 годах к голоду.

Либерализация сельского хозяйства привела в Зимбабве к росту цен на сельскохозяйственное оборудование и удобрения, в результате чего крестьяне разорялись и не могли сами себя прокормить».

И далее:

«В Бразилии либерализация торговли привела к деиндустриализации: снижение импортных барьеров, начатое в 1990 году, привело к сокращению общей занятости на 4,3%, или, по-другому, 2,7 миллионов рабочих потеряли работу.

В течение 1990-х промышленный сектор сократился с 39% до 26% ВВП, а занятость упала на 7,3% в промышленности с интенсивным использованием труда и на 15,7% в отраслях промышленности с интенсивным использованием капитала. Например, большие потери занятости понесли автомобильная промышленность, производство грузовиков и автомобилей (23,5%), 30,3% в секторе промышленных машин и оборудования и массивное падение занятости — 40,8% в сфере электроники.

Либерализация торговли в Мексике была начата в середине 1980-х, с 1987 г. Мексика — член ГАТТ, а с 1994 г. – NAFTA. Мексика была превращена в сборочный цех американских корпораций («свободные экономические зоны»). По оценкам «Национального Форума» в Мексике в 1998 году, либерализация торговли и финансового сектора привела к банкротству от 17 000 до 20 000 малых фирм, потому что, в частности, иностранные банки, завоевавшие рынок в Мексике, предоставляли более выгодные кредиты крупным корпорациям, не учитывая потребности средних и малых предприятий. Начиная с 2001 г. американские концерны, опустошив национальную промышленность в Мексике, уходят в Китай – там зарплаты ниже, а эксплуатация выше. С июня 2001 г. до февраля 2002 г. были уволены 63 000 рабочих в производстве техники и электроники, 53 000 человек в текстильной отрасли, 9 000 человек в производстве оборудования и 3 000 в производстве товаров для спорта и игрушек. В итоге 160 000 рабочих были уволены за этот период, а на конец 2003 года это уже 300 000. К 2005 году Мексику покинуло еще около 1000 иностранных фирм в погоне за более низкой зарплатой. Лишь в 15% экспорта (нефть и сельхозпродукты) заняты мексиканские фирмы.

Либерализация торговли была начата в Эквадоре в начале 1980-х, а с 1996 года Эквадор – член ВТО. В 1980-х экспорт промышленного производства упал на 40% — с 626 млн $ США в 1980 до 367 млн $ в 1990 г. В этот же период Эквадор переориентировался на интенсивную добычу полезных ископаемых. Так как сырье стоит дешевле, чем промышленные товары, то такая переориентация экономики с производства на экспорт сырья привела к тому, что резко вырос внешний долг: его отношение к экспорту выросло с 183% в 1980 г. до 490% в 1990 г. Импорт вырос с 1,6 млрд $ в 1990 г. до 5,1 млрд $ США в 1998 г. Если в 1985 году 40% производственных объектов принадлежали промышленным фирмам, то в 1998 г. это были лишь 24%.

В Чили снижение импортных пошлин в 1974-1979 годы привело к потере 57 000 рабочих мест в производстве питания и напитков, табака, одежды и обуви. В секторе металлургии в результате либерализации торговли потеряли работу 32 000 человек. В целом эти сокращения импортных пошлин привели к тому, что 129 000 потеряли работу, или по-другому 27% (почти треть) всех занятых в этих секторах. Либерализация торговли привела к деиндустриализации с падением доли занятости в промышленности во всей занятости Чили с 19,4% до 14,2% на протяжении 11 лет после начала реформ. Доля промышленности в ВВП упала с 25,1% в 1974 году до 20,6% в 1990 году.

В Бангладеш из-за либерализации торговли в 1990-х пострадало собственное производство — текстильная отрасль, производство сахара и бумаги. С 1991-1992 по 1997-1998 производство хлопка упало на 24,2%, сахара на 14,8%, а бумаги на 48%. Резкое сокращение тарифов на импорт захлестнуло внутренний рынок Бангладеш импортом, что стало причиной упадка собственного производства и невозможности его возродить. Перерабатывающая промышленность испытала самое резкое падение занятости – с 7 млн в 1989 году до 4,1 млн в 1995/1996гг. В сельском хозяйстве были сокращены субсидии. В течение 1990-ых в Бангладеш также ухудшились условия торговли (terms of trade)».

По каким же причинам неолиберальные рецепты не приводят к экономическому процветанию?

В отличие от ярых изоляционистов, «рыночники» мечтают о полной экономической открытости, полагая, что одностороннее провозглашение такой открытости автоматом выводит страну на иностранные рынки, где в честной конкуренции она сможет бороться за свое место под солнцем.

Здесь либералы-фритредеры любят использовать свою теорию сравнительных преимуществ, согласно которой любая страна/регион/социум обладает сравнительным преимуществом перед другими в одной или нескольких сферах деятельности. Задача страны понять какой продукт она производит лучше, бросить на это направление максимум ресурсов, начать производить и торговать своей продукцией с другими странами, обменивая то, что страна делает сравнительно лучше, на то, что она производит сравнительно хуже. С точки зрения неолибералов, только такая модель может работать эффективно. Каждая страна должна занять свое место в мировой системе разделения труда: кто-то добывает железную руду, кто-то вытачивает стальные детали, кто-то собирает автомобили, кто-то выращивает сельскохозяйственную продукцию, кто-то оказывает банковские услуги и т. д. Естественно, открыть для себя эффективные сферы деятельности страна может только через частный бизнес, которому нужно создать все условия для получения прибыли.

Такая логика имеет несколько провалов. Так, если одна страна специализируется на производстве «дешевого» сырья, а другая делает «дорогую» готовую продукцию, то в процессе торгового обмена страна с более дорогим производством получит больше прибыли от такого обмена. Это так же очевидно, как-то, что если два человека устроятся на работу, один будет убирать мусор на улице, а другой руководить крупной корпорацией, то первый никогда не догонит по доходам и богатству второго, как бы усердно и качественно он ни работал. Услуги уборщика на рынке труда априори стоят меньше чем услуги топ-менеджеров. Таким же образом, доход страны, специализирующейся на производстве бананов, будет заведомо меньше доходов страны, производящей и продающей по всему миру компьютеры, аэробусы, атомные реакторы или медицинские томографы.

Осознавая данное противоречие, ряд экспертов МВФ (в частности , Джеффри Д. Сакс) добродушно советуют странам третьего мира постараться производить наукоемкую и высокотехнологическую продукцию. Такие советы звучат в адрес таких стран, как Монголия, Парагвай, Уганда, Намибия, где большая часть населения живет в нищете и не имеет даже среднего образования.

Однако даже если бы Гондурас с Ботсваной попытались бы сделать такой шокирующий экономический, цивилизационный рывок, на их пути быстро бы встала другая проблема в виде экономических барьеров при торговле развитых стран с развивающимися. Дело в том, что всячески призывая развивающиеся страны открыть свои рынки и пустить продукцию западных корпораций и производителей, сами страны первого мира отнюдь не стремятся показать пример открытости, продолжая использовать широкий набор мер поддержки своего производителя: импортные тарифы, экспортные субсидии, торговые квоты, судебный арбитраж и пр. Так, большая часть западных стран до сих пор держит высокие тарифы на импорт продукции высокой добавленной стоимости (машиностроение, электроника, приборостроение, пищевая промышленность и пр.). Одновременно с этим в странах ЕС и США разработана эффективная стратегия поддержки агрохолдингов и фермерских хозяйств через компенсацию расходов сельхозпроизводителей. США открыто используют квоты при допуске на свой внутренний рынок производителей (автомобилей, сахара, молочной, мясной продукции, одежды, тканей, металлургической продукции и пр.). Кроме того, США часто используют законодательные ограничения там, где сталкиваются с невыгодной для своих производителей ситуацией (металлурги, машиностроители) в торговле на внутреннем рынке, просто-напросто обвиняя конкурентов в демпинге даже там, где их продукция выигрывает по цене и качеству.

Надпись на плакате: “Империалистический ублюдок”.

Когда ответственные работники МВФ, ВТО или Всемирного банка в своих красочных презентациях рассказывают членам правительства развивающихся стран о перспективах, которые сулят им проведение рыночных реформ и либерализация внешней торговли, они отнюдь не говорят о том, что сами развитые страны никогда в жизни таким рецептам не следовали. Например, о том, что Англия имеет самую долгую в мировой истории политику протекционизма (со знаменитого указа короля Генриха VII 1485 г. о повышении налогов на экспорт необработанной шерсти, освобождения от налогов производителей шерстяной ткани и введении пошлин на импорт шерстных тканей в Англию), о том, как США с 1791 г. проводит ту же самую политику, защищая сталелитейные и машиностроительные отрасли тарифами, доходящими до 100% (конец XIX в.), о том, что протекционизм помог Германии после 1870-х стать ведущей в мире промышленной державой, и что даже «Восточные тигры», показавшие миру пример невероятного экономического успеха, пользовались стратегией диаметрально-противоположной неолиберальной (поддержка отечественной промышленности, закрытый внутренний рынок, большая доля государственной собственности, значительное государственное вмешательство в экономику).

Подобное навязывание международными организациями политики открытого рынка для развитых стран при игнорировании протекционизма развивающихся отнюдь не случайность.

Ведь «вскрывая» для себя рынки стран третьего мира, развитые государства отнюдь не пускают конкурентов на свой, получая одностороннее преимущество. Бедные страны соблазняются возможностью получения кредитов, инвестиций, гуманитарной помощи от богатых стран, а национальная элита просто радуется, чувствуя себя частью большого мира, налаживая партнерские отношения с США или странами ЕС. Одновременно успокаивающе выглядит рост экспортных отраслей, так как развитые страны с удовольствием готовы покупать сырье (сельскохозяйственное, минеральное или углеводородное) или размещать в странах с низкой стоимостью рабочей силы свои предприятия. При этом из поля зрения зачастую уходит то, что плата за это — перманентно отрицательный торговый баланс (страна продает дешевое сырье или рабочую силу и покупает дорогую готовую продукцию: оборудование, технологии, потребительские товары), нестабильность за счет колебания стоимости ресурсно-сырьевой номенклатуры на мировом рынке, отсутствие долгосрочных перспектив, когда, попав в заложники низкой диверсификации экономики, страна оказывается навечно в положении отстающей от передовых в научно-техническом плане стран, производящих товары с высокой добавленной стоимостью, зависит от иностранных центров силы, когда поставить на колени государство, сменить неугодный режим можно просто изменив макроэкономическую конъюнктуру или введя экономические санкции.

Получается, что вместо ситуации равенства, партнерства, открытой площадки для торговли мы имеем в лице модели свободной торговли финансово-промышленную иерархию, где высокоразвитые страны Северной Америки, Западной Европы получают механизм удобной эксплуатации стран третьего мира. Предложение о присоединении к системе свободной торговли для развитой страны — это не предложение дружбы или сотрудничества, это требование встать в основание мировой пирамиды разделения труда на правах отсталой, зависимой, сырьевой страны для блага тех, кто находится на вершине этой пирамиды.

Баланс протекционизма и внешней торговли

Итак, получается, что две крайние альтернативы качественно неприемлемы. Отказ от протекционистских мер защиты национального производства равносилен его гарантированному уничтожению со всеми вытекающими последствиями (рост бедности, безработицы, социального неравенства). С другой стороны, самоизоляция так же бесперспективна. Если страна ориентируется на создание сильной индустрии, ей необходим доступ к мировым товарно-сырьевым рынкам.

Ответ на вопрос, какая стратегия более рациональна, может быть следующим: нужно уйти от обеих крайностей — от утопии изоляционизма и от утопии свободного рынка. Как мы видим по практическим примерам, без доступа на мировой рынок, без международного торгового обмена страны не могут развиваться успешно. Ни одна страна не может в полной мере жить с опорой только на собственные ресурсы. В лучшем случае такая стратегия оборачивается более медленным развитием, нежели в передовых экономических странах, в худшем — обрекает страну на экономический упадок и падение уровня жизни населения. Одновременно с этим попытка войти на мировой рынок на условиях полной открытости границ и беззащитности национального производства так же ошибочна. Понятно, что выгодной стратегией в таких условиях является выход на мировой рынок, активная внешняя торговля, но при условии высокого уровня защиты свой экономики и при целенаправленных усилиях государства на интенсификацию экономического роста.

Именно такую стратегию используют современные развитые страны для своего обогащения, где, пользуясь привилегированным положением на внутреннем рынке с высокой покупательной способностью населения, бизнес одновременно пытается проникнуть на рынки других государств, обменивая продукцию с высокой добавленной стоимостью на относительно дешевое сырье и рабочую силу. Понятно, почему Запад негативно реагирует на попытки других стран использовать такую же стратегию экономического роста. Ведь ее выгодность прямо зависит от количества стран, проигрывающих от режима открытой торговли.

В 1820-х годах, когда американские экономисты спорили о лучшей стратегии для развития Соединенных Штатов, Александр Гамильтон, оппонируя сторонникам системы свободной торговли, проповедуемой тогдашней Англией, изрек:

«Следуй не совету англичан, но их примеру».

Данная фраза сегодня так же актуальна, как в конце XVIII века.

Безусловно, каждая страна должна иметь свою, оригинальную экономическую стратегию роста, зависящую от своих внутренних условий, однако можно выделить ряд наиболее важных принципов, обеспечивающих экономический рост:

• Активное государственное вмешательство — регулирование, инвестирование, стимулирование, госсобственность;
• Акцент на создание и поддержку передовых отраслей экономики — обрабатывающая промышленность, наукоемкое производство, высокие технологии (производим и экспортируем то, что на мировом рынке стоит больше всего, и где конкуренция минимальна);
• Защита внутреннего рынка — тарифы, квоты, субсидии и т.д.;
• Выход на внешний рынок (высокие субсидии и нулевая экспортная пошлина для готовой продукции высокой добавленной стоимости, высокие пошлины для экспорта сырых материалов, сырья и полуфабрикатов);
• Поддержка науки и технологии;
• Создание внутреннего спроса через механизмы социальной политики (перераспределение национального дохода в пользу широких слоев общества для увеличения потребительского спроса на внутреннем рынке);
• Полная занятость (максимальное использование трудовых ресурсов страны с акцентом на создание высокооплачиваемых, квалифицированных рабочих мест в секторе реального производства).

Я начал с того, что сравнил российскую экономическую политику с маятником: от изоляционизма мы бежим к радикальному фритредерству, а потом снова идеализируем самодостаточность. Однако последнее скорее риторика, на деле российская экономика все 25 лет со времен гибели СССР идет по инерционно-сырьевому пути развития, в рамках которого изоляция невозможна по определению. Иной сценарий развития связан с ликвидацией двух сильнейших противоречий нашей экономики: гегемонии сырьевого сектора над обрабатывающей промышленностью и финансово-спекулятивного слоя бизнеса над реальным производством. Полагаю, что выходом могло бы стать интенсивное вложение в реальное производство с высокой добавленной стоимостью при национализации крупной промышленности, сырьевого и банковского секторов, в сочетании с высоким уровнем внешнеторгового протекционизма и прогрессивной политикой доходов в пользу работающих классов населения. Разумная изоляция и самодостаточность, высокая роль государственного стимулирования экономики при интенсивной борьбе за иностранные рынки — важная часть такой политики. Интеграция в мировую систему разделения труда на своих, выгодных условиях, таков должен быть сценарий экономического развития. От ортодоксальных утопий, правых или левых, нужно переходить к практическим программам и мерам. Экономика не терпит умозрительного романтизма.

Дополнительная литература:

Южная Корея

ГДР