Я видел края, где инжир с айвой
росли без труда у рта моего,-
к таким относишься иначе.
Но землю,
которую завоевал
и полуживую вынянчил,
где с пулей встань, с винтовкой ложись,
где каплею льешься с массами,-
с такою землею пойдешь на жизнь,
на труд, на праздник
и на смерть!..
Владимир Маяковский
Да! Но все-таки грустен напев
наших песен, нельзя не сознаться.
Переделать его не сумев,
мы решились при нем оставаться.
Примиритесь же с Музой моей!
Я не знаю другого напева.
Кто живет без печали и гнева,
тот не любит отчизны своей…
Николай Некрасов
Дискуссии о патриотизме сегодня включают в себя и бесконечные перепевы «Россия – великая наша держава», и строгие указания на то, за что и как граждане должны любить Родину, а за что, пожалуй, любить ее не стоит. Есть и сетования о былом величии, и грандиозные планы его возрождения, и предсказания катастроф.
Но немало и иронии: дескать, что толку в былой славе, коли она, даже если и была, быльем поросла, и сегодня только подчеркивает нашу заурядность по сравнению со многими другими странами. Которые, однако, гораздо скромнее нас, и легенд о своей особой роли в мировой истории не слагают, ржавыми доспехами не бряцают. Мы, де, со своей «сверхдержавностью» носимся как с писаной торбой, а тут не до жиру, быть бы живу, сохранить быть державу, пусть и невеликую. Мы-то отвечаем за настоящее, а оно вовсе не славное, совсем наоборот. Или проще и конкретнее: великая страна — это та, в которой люди живут хорошо, сытно и спокойно. Мы живем иначе, значит, мы не великая страна.
Меньше всего мне бы хотелось утверждать, что сегодня нам необходимо застыть в сознании собственного величия и пребывать там, потихоньку бронзовея. Или, тем более, доказывать, что живем мы сейчас без проблем и невзгод, сохраняя и приумножая созданный в прошлом потенциал. Ни в коем случае. Но я думаю, что это совсем разные вещи — любовь к Родине и анализ ее проблем и даже пороков.
Что вообще значит — любить Россию? Упиваться пеньем соловьев и любоваться березками? Соловьи поют и в Польше, и в Германии, березки растут в Канаде и в США, да мало ли где еще. Фанатично гордиться историей и традициями? Наша история требует знания и понимания, а не любви, наши достижения связаны неразрывно с нашими трагедиями. Не повод для умиления в любом случае. Да и традиции случались разные, о некоторых хочется забыть.
Великая русская литература и «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык»? Объекты, безусловно, достойные любви и гордости. Но если реформы образования продлятся еще совсем немного, большинство молодых (а вскоре — и не очень молодых) людей будут считать, что Достоевский и Пушкин — это модные рестораны, «декабрист» — кактус, а Гоголь — то ли немецкий философ, то ли блюдо из яиц. Нет, пока мои студенты знают классиков. По фамилиям. А вот сказать, как звали Раскольникова, и каков сюжет «Капитанской дочки», определить авторов строк «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало», «Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало!» или, тем более, «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — не могут.
Современная же литература гораздо чаще вызывает оторопь, чем любовь.
А русский язык! Он сегодня не столько свободный и правдивый, сколько корявый, не великий и могучий, а, скорее, едва живой. Послушаешь, послушаешь, да и заподозришь, что для большинства соотечественников русский не родной, а в лучшем случае — двоюродный. А после некоторых откровений в официальных выступлениях уверишься, что многие пасуют перед величием и могуществом русского языка настолько, что отказываются от него, изобретая какой-то свой, немыслимый диалект. Оцените, например: «У нас на субъектовом уровне сегодня достаточно мало структур, способных социально ответственно инновировать»!!!
Мда…Вот так захочешь сегодня написать картину величия своей страны, а ненароком набросаешь шарж, карикатуру. Смеяться? Собираться «валить», проклиная «эту страну?» Или просто закрыть глаза и любить, следуя словам из фильма Дж. Райта: «Ты не можешь спрашивать «почему?», когда речь идет о любви»? Или в простонародном нашем варианте: «Любовь зла…». Она же, кстати, как утверждается, слепа и безрассудна.
Минуточку, но не кажется ли вам, что аналогия патриотизма и индивидуальной любви имеет пределы? А то совсем как в советском анекдоте получается по поводу лекции «Про любовь» в обществе «Знание». Патриотизм, по-моему, неотделим от конкретного социального действия, и то, что ты делаешь для блага своей Родины, и определяет содержание твоего патриотизма. Пассивный патриотизм не имеет значения как социальное явление, он остается в структуре индивидуальных предпочтений. «Один любит арбуз, другой свиной хрящик». Кто-то любит Россию, а кому-то она неприятна.
Получается, что патриотом является любой, кто имеет концепцию общенародного, национального блага и реализует ее прямым ли политическим действием или на своем профессиональном поприще. Концепция эта может быть ложной, средства для ее реализации — безумными, разрушительными или просто неэффективными. Но тут уж опять можно уцепиться за аналогию с любовью индивидуальной, которая может быть эгоистичной, потребительской, губительно некритичной, жестокой или даже разрушающей, уничтожающей сам объект любви.
Не стану рассуждать о том, что такое подлинная любовь и есть ли она. Сказано: «Сколько сердец, столько и родов любви», и да будет так. А вот подлинность патриотизма — не личное дело, раз речь идет о том, что является сегодня надеждой и благом нашей страны.
И сегодня вопрос о величии нашей страны превращается из теоретического в сугубо практический вопрос, перемещается из сферы исторической и духовной в сферу необходимого практического действия.
Прежде всего, культурное величие наше не только в том, что Тютчев, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Островский, Достоевский, Толстой, Гоголь, Тургенев, Блок, Некрасов, Чехов, Маяковский, Булгаков и другие великие писали по-русски когда-то давно. Культурное величие наше в том, что и в веке двадцатом традиции и пафос классической литературы были бережно восприняты, усвоены и творчески развиты. Классиков читали, обсуждали, экранизировали, ставили в театрах. С ними спорили, с ними соглашались, их знали. Величайшим достижением СССР было приобщение огромных масс неграмотных прежде людей к высокой культуре. И система просвещения, и система образования, и советская массовая культура, воспринявшая традиции классической, этому способствовали. А во второй половине двадцатого века именно в искусстве советские граждане видели убежище от идеологического давления, компенсацию за политическое бесправие. Увлечение литературой, кино и театром было почти всеобщим. Кто не мог увлечься искренне, должен был изображать энтузиазм, если дорожил репутацией приличного человека. Даже такие элитарные виды искусства как опера и балет привлекали огромное число поклонников, превратились, простите за прозу, в объекты массового спроса.
Но и сегодня отношение к культурному наследию используется для оценки состояния общества. Деградация образования связывается большинством критиков образовательных реформ именно с потерей интереса к чтению, с медленным забвением лучших образцов нашей культуры. Что вызвало наибольший протест в реформах образования? Именно сокращение программы по русскому языку и литературе в школе. По-прежнему сильно в общественном сознании убеждение, что знание Достоевского и Толстого, Пушкина и Чехова — мерило общественного здоровья. Можно счесть такую привязанность к корифеям прошлого признаком консерватизма, неприятием современности. А можно видеть в ней прививку от деградации и искусства, и общества.
Коммерциализация и разрушение системы образования чревато многими социальными катастрофами. Тут и уничтожение каналов социальной мобильности, и рост неравенства, и сокращение рабочих мест для квалифицированных специалистов, и сужение жизненных перспектив для массы молодых людей, и обеднение трудового, интеллектуального и культурного потенциала страны. Спасение образования сегодня — задача номер один для нашего общества, непременное содержание подлинного патриотизма.
У нас есть традиции и общего, и профессионального образования, в котором огромную роль играла русская культура, особенно классическая литература. Именно в этом, как и в идее фундаментальности, была сила советской системы образования, которую сегодня многие признали, безропотно отдавая ее славу прошлому. Но она необходима нам и сегодня для того, чтобы у нас и наших детей было хоть какое-то будущее! И создавать современное образование, отвечающее насущным потребностям общества — значит защищать актуальность и современность классической русской культуры, ее традиции и пафос. И пусть как явления русская классическая литература, живопись и музыка принадлежат прошлому, они — часть нашего настоящего как объекты защиты, как принципиальные основы необходимых нам систем образования и просвещения. И как база общественных идеалов.
Наш социалистический эксперимент, при всей его неоднозначности, позволил совершить гигантский исторический прыжок, создав в исторически сжатые сроки общество со значительно более высоким, чем дореволюционный, экономическим, социально-культурным потенциалом. Этот эксперимент сопровождался болью и потерями, но его трагичность вдвойне обязывает нас сохранить и восстановить те достижения, которые он нам дал. И не только нам — всему миру. Советский строй был дамокловым мечом для развитых капиталистических стран, напоминанием о том, что можно жить иначе. И пусть во многом это «иначе» оказалось мифом или не выдержало испытания временем, Октябрьская революция стала катализатором масштабных социальных преобразований в мире. А крах СССР сыграл не последнюю роль в ослаблении социального государства в глобальных масштабах.
Поднимающееся сегодня возмущение неолиберальными реформами социальной сферы — не проявление некой мифической «генетической привязанности» российского населения к халяве, а постепенное осознание доминирующего значения социальных прав и общественного благополучия по сравнению с личным успехом и процветанием. И, значит, советское прошлое сегодня для нас — важная часть настоящего как путеводитель по провалам и достижениям социалистического строительства. А само социалистическое преобразование общества все больше и больше приобретает вид единственного желаемого будущего. И потому острая необходимость в переменах сегодня делает трагедии и достижения русских революций востребованными в качестве теоретического и практического социального опыта.
Понимание своих подлинных достижений и гордость за них мы должны сочетать с критическим анализом причин, по которым их теряем. И программа преобразования общества может и должна опираться на этот анализ, использовать те модели и структуры, которые по праву могут считаться нашими достижениями. В конце концов, почему бы нам, поняв, чем именно мы можем гордиться в прошлом, не использовать социальный и исторический опыт, создавая поводы для гордости в настоящем и будущем?
И что до великих целей, то они даже будучи недостижимыми в обозримом будущем имеют ясное практическое значение. Они воодушевляют. В книге «Деятельность. Сознание. Личность» советский психолог Алексей Николаевич Леонтьев пишет о том, как необходимо человеку сознание высоты своих целей, сколько препятствий оно позволяет преодолевать, каким высоким мотивирующим потенциалом обладает. Он приводит свой разговор с сибирским крестьянином, который объясняет ему, что на трудной дороге голову лошади нужно поднять повыше, чтобы дальше глядела. Тогда, де, и спотыкаться будет меньше.
Так почему бы нам не ставить перед собой великие цели, опираясь на свою историю и культуру? Тогда бы мы прекратили, может быть, поминутно оглядываться назад или на западных соседей, а начали смотреть в будущее и делать свою работу в своей стране. И перестали бы, наконец, спотыкаться.
