Совершенное в начале января убийство Ирины Кабановой из новости криминальной хроники быстро превратилось в тему интеллектуальной дискуссии, посвященной не столько судьбе погибшей женщины, сколько будущему «креативного класса».
И в самом деле, семья, где произошло преступление, является просто образцовым представителем этого социального слоя. Алексей Кабанов, признавшийся в убийстве жены, был одним из основателей модного интеллектуального кафе ОГИ, организатором других аналогичных проектов (правда, неизменно проваливавшихся), участником дискуссий в Фейсбуке и «белоленточных маршей» либеральной оппозиции. К тому же, предполагаемый убийца пытался использовать Фейсбук, чтобы создать себе алиби, обращаясь к публике с призывом помочь ему найти пропавшую жену, которую тем временем расчленял и перетаскивал в багажник автомобиля. После чего ему хватило ума прямо с этим грузом поехать на встречу со следователем…
Естественно, кто-то тут же завел разговор об интеллектуальном и моральном уровне типичного участника «белоленточной оппозиции», намекая, что, мол, вся эта публика состоит из подобных же нравственных уродов. Другие, более серьезные комментаторы, обращали внимание на перманентный финансовый кризис, в котором находилась семья Кабановых, а некоторые авторы пошли дальше и заговорили об ухудшающемся экономическом положении столичного «креативного класса». В этом плане очень показательна статья на сайте «Толкователь», где подробно демонстрируется, как под влиянием кризиса сокращаются возможности заработка для представителей данного слоя, как исчезает у них надежда на покупку собственной квартиры, как новые волны приезжих из других регионов увеличивают конкуренцию в соответствующем сегменте рынка. Автор недоумевал: почему при таком положении дел «креативный класс» упорно продолжает придерживаться праволиберальных взглядов, почему он готов протестовать против чего угодно, кроме экономической политики, ведущей к его разорению, почему, наконец, эти люди не осознают необходимость социального государства и не сменят своих политических симпатий, примкнув к левым.
На самом деле, ответ лежит на поверхности и связан с самой природой креативного класса. Этот термин, получивший у нас широкое распространение после выхода на русском языке одноименной книги Ричарда Флориды, было бы ошибочно связывать с творчеством или даже с «творческими профессиями». Вообще показательно, что каждые полтора-два десятка лет кто-то из западных социологов делает себе имя, обнаруживая появление в развитых странах какого-либо нового класса или новой экономики. В середине ХХ века таким новым классом были менеджеры. Тогдашние разговоры о «революции менеджеров» имели под собой достаточные основания хотя бы в том плане, что управленческие системы развитого капитализма существенно изменились и усложнились по сравнению со временами Маркса и Вебера. Однако с течением времени обнаружилось, что все эти перемены, как бы интересны и значимы они ни были сами по себе, не изменили природы капитализма, его фундаментальной структуры интересов и базовых принципов принятия решений — из-за спины новомодного менеджера явственно выглядывали всё те же описанные классиками социологии фигуры капиталиста и бюрократа, да и сами новые управленцы оказались всего лишь очередной реинкарнацией всё той же веберовской «рациональной бюрократии», основные черты которой сформировались уже к XVII веку.
На рубеже ХХ и XXI века очередной модой стала концепция сетевого общества Мануэля Кастеллса, все были без ума от идеи «новой экономики», в которой передача информации оказывается важнее, чем производство товаров. А свертывание промышленного производства даже почитали за благо, если вместо заводов и фабрик появлялись новые сайты в Интернете. Этой моде, однако, продержаться дано было только до биржевого краха 2001 года, когда началось массовое разорение интернет-компаний. Выяснилось, что за фасадом «новой экономики» скрывались обычные пирамиды, тоже хорошо известные ещё со времен голландской «тюльпановой лихорадки» всё в том же XVII столетии.
Отсюда опять же не следует, будто ничего не меняется. Капитализм эволюционирует вместе с развитием технологий, социальная структура меняется, трансформируется. Усложняется разделение труда (хотя усложнение не всегда свидетельствует о развитии системы, а часто является, наоборот, следствием её деградации, как это было в поздней Римской империи или в Китае середины XIX века). Однако эти перемены имеют мало общего с сенсационными открытиями модных социологов, рассматривающих только поверхностную форму явления. Кстати, сама по себе мода на те или иные идеи почти всегда связана либо с поверхностностью самих идей, либо с поверхностной формой, в которой эти идеи усваиваются (последнее относится и к периодически возвращающейся моде на марксизм, которая отнюдь не приводит новоявленных адептов левых взглядов к изучению теоретической политэкономии или штудированию работ по диалектической логике).
Примерно то же самое произошло в начале 2000-х годов с воззрениями Ричарда Флориды, обнаружившего на Западе появление некой новой «креативной экономики» (которая на уровне дискурса должна была сменить обанкротившуюся в 2001 году «сетевую экономику» Кастеллса). Утверждение, будто отныне именно некая весьма расплывчато описываемая «креативность» становится двигателем экономического развития и роста тоже опиралось на целый ряд совершенно реальных явлений и фактов, отрицать которые было бы просто смешно. Проблема лишь в том, что к механизму социально-экономического воспроизводства общества все эти факты не имели принципиального отношения. Если уж говорить о «творческом начале», то совершенно непонятно, почему работник, занимающийся механическим перепостом сообщений с одного сайта на другой, написанием за деньги тупых комментариев в Фейсбуке или распространением сплетен в своем блоге, относится к «креативному классу», тогда как инженер-рационализатор или ремесленник, обходящийся при изготовлении своего изделия без помощи профессионального дизайнера — нет. Учителя, врачи, представители традиционной академической и фундаментальной науки к креативному классу не относятся или, во всяком случае, сами себя к таковому не причисляют, тогда как секретарь редакции гламурного журнала, занимающийся ведением простейшей технической ведомости, — относится. Короче говоря, «креативность» это не только не творчество, но нечто ему прямо противоположное, это массовое тиражирование некоторых практик, образов, распространение мод и настроений, необходимых для создания и поддержания потребительского спроса в соответствующем типе экономики. Причем важнейший момент здесь состоит именно в создании спроса на товары и услуги, личная или общественная необходимость которых, как минимум, не очевидна. И чем менее она очевидна, чем меньше реальная общественная потребность в товаре, тем больше народу нужно для создания спроса на него.
«Креативный класс» имеет реальную политэкономическую функцию в системе неолиберального капитализма. Но он никоим образом не движет вперед экономику и уж тем более не является основой для её роста. Он существует для того, чтобы потреблять и стимулировать потребление.
В период экономического подъема на определенном этапе бизнес-цикла возникает перенакопление капитала, когда в компаниях обнаруживается большое количество свободных денег, которые нет возможности выгодно инвестировать. В такие периоды лидеры бизнеса начинают проявлять интерес ко всевозможным «креативным проектам», расширяя за их счет свой штат. Казалось бы, с точки зрения эффективности затрат, найм тысяч лишних сотрудников в сфере рекламы, продвижения товаров, пиара, пропаганды, создание новых сайтов, журналов и т. д. — не самое выгодное дело. Но рынок — система инерционная. На фоне общей повышательной тенденции бизнес-цикла прибыли и капитализация фирмы могут продолжать расти, даже если буквально каждое принимаемое её руководством решение является ошибочным (это известная головная боль инвестиционных аналитиков, которых специально нанимают, чтобы они объяснили, чем отличается ситуация на рынке от того, что происходит на самом деле). Креативный класс растет, как на дрожжах. Значительная масса людей, занятая в этом секторе, сама по себе создает вторичный спрос, стимулируя появление всевозможных кафе, выставочных залов и магазинов, рассчитанных на соответствующую публику. Вопрос лишь в том, что, в конечном счете, деньги, циркулирующие в этом сегменте экономики, должны приходить из какого-то другого сектора. Разрастание «креативного класса» происходит за счет перераспределения средств как внутри компаний, так и в масштабах государства. Это, в конечном счете, деньги, которые недоплачивают учителям и врачам, средства сэкономленные на детских садах, строительстве дорог и общественном транспорте, на низких зарплатах рабочих в производственном секторе и на использовании полурабского труда гастарбайтеров в сфере базовых услуг и т. д. и т. п.
Не удивительно в такой ситуации, что «креативный класс» не испытывает потребности в социальном государстве и не интересуется левыми идеями, хотя вполне может при определенных обстоятельствах поддаться очередной левой моде (прочитать и понять «Капитал» Маркса — совсем не то же, что надеть майку с изображением Че Гевары). Инстинктивно они чувствуют, что развитие социального государства означает их исчезновение «как класса». Но беда в том, что потребность в восстановлении социального государства диктуется логикой общественного воспроизводства. Неолиберальная модель капитализма приводит к распаду важнейших, базовых социальных связей, грозя погрузить общество и экономику в хаос. Что мы уже и наблюдаем в ходе текущего кризиса.
Переход от роста к спаду, углубление кризиса неминуемо заставляет компании менять свою политику, жертвуя второстепенным во имя главного. «Экологическая ниша» в которой было возможно паразитическое существование креативного класса стремительно сокращается, а их морально-идеологические дилеммы становятся неразрешимыми. Им не выгодно быть левыми и выступать против капитализма (или хотя бы против его неолиберальной разновидности), но та же система, которая их породила, сейчас их уничтожает.
«Креативный класс» превращается в новых маргиналов, не имеющих не только средств, но и смысла существования. Остается только надеяться, что в этой отчаянной ситуации не все его представители последуют примеру Алексея Кабанова.
