Иммануил Валлерстайн — запоздалое прощание
Увы, я не написал про Валлерстайна сразу же после его смерти, как был бы должен. Избирательная кампания поглощала всё время и внимание, а потому я ограничился коротким постом в социальных сетях, пообещав опубликовать полноценную статью позднее.
Сейчас, когда не только выборы, но и обсуждение их итогов уже позади, настало время выполнить, наконец, своё обещание.
Разумеется, Валлерстайн заслуживает не колонки и даже не статьи, а большого биографического исследования. Все очень хорошо помнят его живым классиком и мэтром исторической социологии, однако для понимания его интеллектуального пути неплохо бы вернуться к самым истокам, к 1960-м годам, когда молодой американский социолог попытался разобраться в вопросе: что не так с развитием стран Африки?
Валлерстайну прочили большое будущее, вплоть до поста государственного секретаря в администрации Джона Кеннеди. Блестящая академическая карьера тоже была обеспечена. В 1959 году, в возрасте 29 лет, он уже был доктором, и Колумбийский университет в Нью-Йорке, где он закончил магистратуру и аспирантуру, сразу же предложил ему преподавательскую должность.
А затем молодой исследователь удивил своих коллег и покровителей: он пришел к выводу, что теория модернизации, которой его учили, и которую он сам должен был развивать, неверна. И хуже того, в 1968 году, когда в Нью-Йорке, как и по всему миру, начались студенческие волнения, он присоединился к бунтовщикам, став одним из их идеологов.
Теория модернизации, популярная на Западе в 1950-е годы, представляла собой попытку буржуазной интерпретации и использования советского опыта индустриального развития 1930-40-х годов. По сути она воспроизводила концепцию ортодоксального марксизма, сформулированную Карлом Каутским и Г.В.Плехановым. Согласно этим представлениям, все страны последовательно проходят одни и те же этапы развития, миновать которые практически невозможно, хотя можно использовать чужой опыт, чтобы ускорить процесс. Если некая страна живет сейчас в условиях феодализма, то необходимо там совершить буржуазную революцию, чтобы затем создать социальное государство и перейти от капитализма к социализму.
В рамках теории модернизации вопрос о переходе к социализму, естественно, снимался, менялась терминология. Но место «капитализма» и «социализма» занимало «индустриальное общество», образцом которого объявлялся всё равно Запад, хотя признавалась возможность существования его и в другом варианте — советском. Так или иначе, надо было последовательно воспроизводить определенный набор мер, институтов и технологий, чтобы, пройдя ряд этапов, присоединиться к «цивилизованному миру» и создать «нормальное» современное общество. Вполне понятно почему советские обществоведы, проповедовавшие схему Каутского в качестве основного принципа марксизма-ленинизма, с легкостью перестроились в 1990-е годы на специфическую версию теории модернизации, согласно которой Россия должна была, отбросив социалистические эксперименты, вернуться на «магистральный путь развития», присоединившись к Западу, который теперь представлялся не просто лучшим из вариантов индустриального общества, а вообще единственным. Беда лишь в том, что несостоятельность этой концепции была показана Валлерстайном и его единомышленниками ещё в начале 1970-х годов.
Строго говоря, концепцию Каутского опрокинула уже русская революция 1917 года, которая в соответствии с его представлениям не могла случиться. Вернее, не могла и не должна была принимать социалистический характер. Это первым подметил ещё Антонио Грамши, назвав её революцией против «Капитала», а сам Каутский так и не смог примириться с этим событием, опрокидывавшим всю его стройную теорию.
Напротив, советские идеологи после смерти Ленина не просто, вопреки собственному историческому опыту, сохранили верность идеям Каутского, но и догматизировали их до крайней степени. Что не удивительно: такую простую схему проще преподавать и усваивать.
Между тем уже Роза Люксембург и Михаил Покровский в начале ХХ века показали, что капитализм развивается не как сумма национальных экономик, живущих и эволюционирующих параллельно друг с другом, а как единая система, где «слаборазвитость» («отсталость») одних и «успешное развитие» других на самом деле являются единым целым и просто не могут существовать друг без друга. И дело тут не только в эксплуатации колоний, а в комплексной логике системы, внутри которой стихийно складывается центр и периферия. Валлерстайн пошел дальше, показав, как рамках такой системы процесс накопления капитала естественным образом создает тенденцию к перераспределению ресурсов и выгод от периферии к центру.
Уже опубликовав первый том своего главного труда, вышедшего по-русски под не совсем точным названием «Мир-система Модерна», Валлерстайн продемонстрировал, что капитализм сначала возникает именно как глобальная, мировая экономическая система, и лишь потом в её рамках формируются «национальные капитализмы». Причем для стран периферии всевозможные проявления отсталости становятся не только «тормозом развития», но и своеобразным конкурентным преимуществом, используя которое элиты этих стран более эффективно вписываются в мировую систему. Рабский труд — это дешевые товары, отсутствие независимого суда и всеобщая коррупция — способ упростить инвестиционные процессы, киллеры стоят дешевле юристов и т. д.
Уходя из Африки, английские и французские колонизаторы в большинстве стран оставили после себя почти полный спектр демократических институтов — партии, суды, парламенты. Но почти нигде не удалось сохранить эти демократические порядки в условиях независимости. В отличие от тех, кто приписывал произошедшее культурной или расовой отсталости «туземцев», Валлерстайн осознал, что речь идет о системных ограничениях. Полный спектр всех демократических свобод, прав и институтов, по большому счету, нужен капиталу только в странах центра. Для периферии эти права и свободы, с точки зрения интересов капиталистического накопления избыточны. И если они даже имеются в наличии, то оказываются скорее ограничителями для буржуазного развития, чем стимулами для него. Они не порождены капиталистическими порядками, а навязаны правящему классу сопротивлением общества или внутренним раскладом сложившихся в нем сил.
Политические выводы, которые напрашиваются при изучении мир-системной теории, на первый взгляд могут показаться пессимистическими: сломать систему и построить новое общество в одной отдельно взятой стране, как минимум, затруднительно. Советский революционный рывок, несмотря на грандиозные достижения, завершился реставрацией капитализма. Валлерстайн в 1990-е годы констатировал поражение всех трех альтернатив буржуазному порядку, которые были представлены в ХХ веке: коммунистическое движение, социал-демократия и национально-освободительное движение стран периферии в равной степени потерпели неудачу.
Однако это отнюдь не значит, будто капиталистическая миросистема непобедима. Напротив, независимо от того, в каком состоянии находятся её противники, она сталкивается с внутренними противоречиями, которые неминуемо подрывают её стабильность, а в конечном счете обрекают на крушение — по мере исчерпания её исторического потенциала.
Логика всеобщей глобальной вовлеченности имеет не только темную, но и светлую сторону. Любая революция в капиталистическом мире уже отражает не только уровень развития производительных сил в отдельно взятой стране, но, до известной степени, во всей миросистеме, в глобальной буржуазной экономике. Любая национальная революция является фактором меняющим характер развития не только отдельной территории, но и всей системы. В этом плане современный капитализм порожден русской революцией и советской индустриализацией, китайскими коммунистическими экспериментами и антиколониальными восстаниями в Третьем мире не в меньшей, а, может быть, даже в большей степени, чем процессами, происходившими в индустриальных странах Запада.
Уже в конце 1990-х годов Валлерстайн предсказывал предстоящее разложение и гибель капиталистической мировой системы, которой он отводил примерно полвека жизни. Какая новая мировая система придет ей на смену, повторял исследователь, зависит от многих обстоятельств. Она ещё не сложилась и мы не можем заранее с уверенностью говорить, какой она будет. Мы не можем даже заранее утверждать, что она будет лучше. Единственное, что мы знаем точно, что она будет другой.
Последний раз у меня была возможность побеседовать с Валлерстайном наедине во время социального форума в Порту-Алегри, где мы случайно столкнулись возле книжного развала. Мы пили кофе и говорили о будущем — есть ли шанс на возрождение левого движения в ближайшие годы? Каким оно будет?
В это самое время Валлерстайн дописывал 4-й том своего фундаментального труда. После трех предыдущих томов, ставших уже классикой, продолжение было встречено коллегами с уважением и интересом, но без особого энтузиазма — все главные идеи работы были уже сформулированы в предыдущих разделах.
Недописанным оставался последний пятый том, посвященный эпохе антибуржуазных революций. В этом есть какой-то символизм — незавершенными остались многие великие тексты социальных и политических наук, включая «Капитал» Карла Маркса и «Государство и революция» Ленина. Исследование и преобразование общества не имеет ни заранее обозначенного предела, ни тем более — заранее предсказуемого результата. Историю надо не только изучать, но и творить.
Вопрос о том, чем обернется для человечества и нашей страны кризис капиталистической миросистемы, и о том, что придет ей на смену, не является чисто теоретическим. Ответ на него зависит от нас. От тех, кто живет и действует в нашу переломную эпоху.
