Маркс, Фридман, Кейнс и Смит. © adbusters.org
Экономический кризис, предположительно, способствовал началу процесса самоанализа в среде экономистов. Однако вот уже пять лет длится кризис, а экономисты по-прежнему предлагают все те же самые методы решения: «надувать новые экономические пузыри», «сокращать расходы на бюрократию», «либерализацию финансов и во всем остальном мире». Почему же экономисты настолько упорствуют в своем неверном подходе?
Разнообразие питает инновации, однако ведь разнообразие так редко встречается в такой науке, как экономика.
Есть один эпизод в истории самой этой дисциплины, который нынче мало кто помнит, — о нем писал Тиаго Мата в диссертации в Лондонской Школе Экономики — о том, как принцип разнообразия был уничтожен в экономике. В 1968-м году группа молодых радикальных экономистов (бывших продуктом беспорядков в кампусах 1960-х и антивоенного движения того времени) решила сотрясти саму эту дисциплину. Группу эту организовал Союз Радикальных Политэкономистов, и они тогда призывали к политизации экономики, обвиняя своих коллег-экономистов в том, что те игнорируют важные вопросы и являются «инструментом элиты, используемым для достижения неправедных целей». Они отвергли «маржиналистский подход» — мантру современной экономики — за принятие основных институтов капитализма и за то, что он обслуживает лишь интересы их администрации… косвенно.
Авангард этой группы находился в Гарварде, где внештатные преподаватели (Артур МакЭван, Сэмюель Боулз, Герберт Гинтис и Томас Вайсскопф) вели курс с весьма многозначительным названием: «Капиталистическая система: конфликт и власть». Старые преподаватели Гарварда считали этот курс позорным. Однако это ведь были еще 1960-е, и экономика тогда еще не была экономиксом. Джон Кеннет Гелбрейт, гарвардский нетрадиционный политэкономист и один из видных союзников этих молодых радикалов, был тогда президентом Американской Экономической Ассоциации. Гелбрейт весьма настороженно относился к тому, что экономика становится некой религией, и в 1972-м в своем обращении высказался в поддержку «нового и ярко-выраженного поколения экономистов», которое пришло для того, чтобы поставить политически-важные вопросы. Не все тогда согласились с ним.
В последующие годы была начата кампания ради того, чтобы снять этих молодых радикалов с высоких должностей. Разрывали контракт за контрактом. Исключали из штата преподавателей одного за другим (в том числе и «гарвардскую четверку»).
Наиболее примечательным среди них был случай с Сэмом Боулзом, одним из наиболее ярких экономистов своего поколения, что в принципе подтвердили и его позднейшие работы. Его кандидатура на зачисление в преподавательский штат была отклонена 19 голосами против 5 в 1973-м году. Поддержку же ему оказали самые выдающиеся личности на факультете — Дж. К. Гелбрейт и нобелевский лауреат Василий Леонтьев, а также Кеннет Эрроу. За него также проголосовал Альберт Хиршман (о чем вспоминал впоследствии его биограф в памятной речи, которую я лично слышал в Бостоне, что, собственно, и напомнило мне о том случае).
Хиршман — экономист из числа «умеренных», вынужден был уйти из Гарварда в Принстон в 1974-м. Вслед за ним ушел и Леонтьев в 1975-м — после того, как проработал в Гарварде 30 лет и обучил таких «тяжеловесов» из разряда экономистов-консерваторов, как Пол Сэмюелсон и Роберт Солоу. Гелбрейт вышел на пенсию в 1975-м, проработав в Гарварде 50 лет, а Эрроу переехал на Западное побережье. Таким образом, отказ Боулзу в зачислении в штат, отъезд Леонтьева, Гелбрейта, Хиршмана и Эрроу положили конец пресловутым баталиям между консерваторами и «умеренными» в Гарварде — причем не только среди штатных преподавателей, но и среди членов администрации и студентов. Именно эти баталии, собственно, и завели в начале 1970-х весь факультет Гарварда в тупик.
Молодые радикалы отныне не имели поддержки своих старших и именитых товарищей. Они были «сосланы» в университеты рангом пониже, — менее престижные — своеобразные «убежища для радикалов» типа Новой Школы в Нью-Йорке и университет Массачусетса в Амхерсте. Университет Массачусетса даже предлагал Боулзу возможность организовать свой институт и принять там молодых радикалов-изгнанников из Гарварда, Йеля и других университетов — таких, например, как марксисты Стивен Резник и Ричард Волфф.
Американская Экономическая Ассоциация не усмотрела политических мотивов во всей этой «чистке» от радикалов, как, впрочем, и в других случаях, даже если там и было замешано ФБР. Тем не менее, в качестве обоснования решений по отказу принять во внимания исследования радикалов, как правило, указывали как раз на их «политизированность» и недостаточно научный подход. Такие понятия, как научность и объективность в экономике определялись в ходе прений в среде преподавательского состава даже не столько на основе математического формализма (по этой причине изгнали Боулза и Джинтиса), а, скорее, на основании так называемого «нео-классического» допущения о том, что весь мир состоит из эгоистических индивидуумов, нацеленных на максимизацию своей личной выгоды. Именно такая «до-аналитическая» картина мира и считалась нейтральной, а любые отклонения от нее считались идеологически мотивированными.
Принцип нейтральности защищал Милтон Фридман, утверждая, что даже если допущение это и неверное, но значение имеет эмпирическое доказательство предположения (и, конечно, это не касалось тех, кто делал слишком радикальные предположения). Однако с тех пор как на высшем эшелоне такой дисциплины, как экономика (и в престижных экономических журналах), избавились от радикалов, то и ряд сложных вопросов и предположений стало уже некому оспаривать. Осталось лишь совсем немного радикалов, которые должны были проверять тысячи работ, усиленно проталкивавших различные неолиберальные предположения. Эти несколько человек должны были проверять все эти сложные математические формулы. И «непосвященные» фактически не могли войти в этот круг. И пока в экономике всё большей степени утверждалось господство неолиберальных идей (наиболее левые из тех, что публиковались в престижных экономических журналах, можно отнести к разряду правее Демократической партии США), все инакомыслящие закончили тем, что либо основали свои «еретические» школы, которые не имели особого влияния, либо вообще ушли из экономики в другие науки — например, в географию.
Несомненно, такие фигуры из бывшего истеблишмента, как Пол Кругман и Джозеф Стиглиц, открыто говорят о росте неравенства и о западне, которая ожидает неконтролируемый капитализм. Однако всего этого слишком мало, да и слишком поздно уже. Они едва успевали проводить анализ всего материала за годы своей активной работы, и к тому же их научно-популярные книги игнорировали как ведущие экономисты, так и преподаватели экономики. Новое поколение молодых экономистов еще в более худшем положении — они даже на это не могут рассчитывать на своих факультетах, по крайней мере, пока тоже не получат свои Нобелевские премии.
И когда следующее поколение студентов-экономистов покинет университетские аудитории, они смогут напомнить своим профессорам эту Гарвардскую историю: то, что преподают сегодня в качестве экономики, является на самом деле не результатом борьбы идей, а следствием применения политической власти и силы.
Экономика, таким образом, стала светским эквивалентом религии. Она включает сложный набор различных священных писаний (учебников). В ней есть последователи веры (студенты) и проповедники (профессора), наученные лишь верить и не оспаривать верховное божество свободного рынка, а также беззаветно доказывать его праведность каждому и при любом случае защищать его от неверных. И как когда-то церковь и духовенство, так и ведущие экономисты сейчас не изменятся сами по себе. Они просто могут стать со временем пережитком прошлого — устареть по мере того, как мир вокруг будет меняться. И, к счастью, это, похоже, случится даже раньше, чем можно было бы ожидать.
