На Украине вот уже несколько месяцев вовсю идет настоящая гражданская война, с разрушениями социальной и экономической инфраструктур, пленными и заложниками с той и другой стороны. Но помимо зоны непосредственных боевых действий, есть еще и территории, где большая часть населения не поддерживает политику нынешнего киевского правительства. В отношении этого населения государство проводит не только «разъяснительные» мероприятия, убеждая, что они такие же истовые украинцы, как и жители западных регионов страны, но и действует репрессивными мерами, запугивает, а где надо и натравливает националистические банды на непокорных граждан.
Современная Украина – это территория с богатой историей, как правительственных погромов, так и различных форм общественной самообороны. В период первой русской революции именно на территории Украины были самые массовые еврейские и интеллигентские погромы, провоцированные и руководимые агентами охранки. Ответом на это стал индивидуальный и групповой террор против представителей власти:
«Мы не знаем тех насилий, тех гнусностей, тех издевательств, которых не могло бы совершить самодержавие. Нужно быть слепым и негодяем, чтобы не видеть, как купается оно в крови. Полтавские, харьковские «усмирения», златоуствоская бойня, кишиневская и бакинская резни, петербургские январские дни, Лифляндия, Польша, — разве этих воспоминаний мало, чтобы понять весь ужас царящей над нами тирании. А теперь перед нашими глазами проходят ужасные житомирские дни. Уничтожение всех творящих насилие никогда не искупит этой массы крови. Мы вынуждены взяться за оружие. Так больше жить нельзя. Суд народный взял ныне власть в свои руки. И этот суд народный – суд революционный – отвечает ударом на удар». (Революционная Россия. 15 мая 1905. № 67. С.9).
Сейчас на востоке Украины, в регионах подконтрольных Киеву, развивается индивидуальный террор, который проявляется в поджогах офисов «ПриватБанка», порче другого имущества приспешников хунты.
Индивидуальный террор имеет давнюю историю, глубоко уходящую в крестьянское прошлое. Крестьяне, мучимые эксплуатацией со стороны помещиков, поджигали усадьбы, угоняли скот, портили барский инвентарь. Практика современного индивидуального террора в похожей форме не только малорезультативна, ведь пострадавший от поджогов олигарх всегда может переложить понесенный им ущерб на своих работников, но и вредна для экономики в целом, так как происходит уничтожение материальных ценностей. Эсеры, описывая крестьянский аграрный террор, отмечали ряд его специфических черт:
«Они (методы крестьянского террора – Д.М.) не требуют никакой особой боевой подготовки – да и практика их не создает такой подготовки. Они не требуют никакой особенной организации – да и практика их не дает стимула к организации. Этот способ реакции крестьян на угнетение может поэтому тянуться, и фактически тянется, десятилетиями, мирясь с тем же примитивным уровнем крестьянской психологии, который соответствует стихийному характеру движения». (Там же. 15 мая 1905. № 67. С. 4).
С другой стороны, практика группового (организованного) террора против власти несет не только страх, восстанавливая попранную справедливость, но и выполняет интегрирующую и воспитательную функцию. Екатерина Брешко-Брешковская, о которой мы уже писали в свое время, так оценивала роль организованного террора:
«Сознание, что террор должен служить не только устрашающим и дезорганизационным средством борьбы, но и примером великой революционно-гражданской доблести, которая своею смелостью, самоотверженностью и твердой, вечной преданностью святому делу поднимает и воспитывает психологию целых поколений, — заставляло нас обращать особое внимание на выработку твердой воли и не менее твердого сознания долга перед народом своим, у каждого человека, берущего на себя звание борца за права народа своего». (Там ж. 5 мая 1905. № 66. С. 8).
Российские социал-демократы начала прошлого века в целом скептически относились к террористической практике, указывая на то, что террор способен создать иллюзию зависимости всего хода исторического процесса от воли нескольких лиц, подменив тем самым классовую борьбу. Однако и социал-демократы в своей теории все же отводили место террору:
«Когда общество находится в состоянии такого политического возбуждения и революционной готовности, что ружья, по выражению, кажется, Макмагона, сами начинают стрелять, тогда отдельный террористический акт, могущий, с полным правом, рассматриваться, как явление стихийное, не может сыграть отрицательной роли, как бы ни было ничтожно непосредственное его практическое положительное значение. Тогда и моральное его действие может быть довольно велико. В этом случае было бы смешно говорить о революционном авантюризме такого террора, как было бы нелепо пытаться его «систематизировать» и сделать орудием планомерной борьбы определенной партии», — писал в 1904 году Юлий Осипович Мартов. (Искра за два года. СПб., 1906. С. 110).
Эффективность и результативность террора в немалой степени зависит от его оценки в обществе на данном историческом этапе. Убийство царя Александра II было негативно воспринято общественным мнением, что в немалой степени определило успехи реакции Александра III. С другой стороны, подъем революционного движения в начале XX века органично связан с возобновлением практики террора.
Организованный террор в России в то время имел ряд интересных особенностей. Во-первых, убийство не было чем-то неожиданным для семьи убитого, боевая организация эсеров выносила предупреждения, требовала прекратить злоупотребления властью, насилия над личностью. Только после целого ряда предупреждений, партией выносился смертный приговор, который и приводился в действие террористом. Во-вторых, террор поддерживался либералами, а за границей в общественных кругах констатировали, что власть, не давая возможности действовать легальным путем, сама радикализировала оппозицию. Убийство Плеве, к примеру, было встречено с восторгом не только в социалистической среде, но и либералами, а в западной прессе указывалось, что убитый сам своими действиями навлек на себя гнев общества. Террор в институционально слабых государствах, где многое определяется произволом отдельных лиц, способен кардинально изменить как внутренний, так и внешний курс государства.
Власть сознавала нравственную правоту террористов, на это указывает то, как она их судила. Суд над убийцей великого князя Сергея Александровича Иваном Платоновичем Каляевым был совершен под покровом ночи, негласно, а объявлено об его казни было только через десять дней:
« Выслушав свой смертный приговор, Иван Платонович Каляев бросил гордый вызов судьям: «Имейте мужество привести этот приговор так же открыто в исполнение, как открыто и всенародно привел я приговор партии!»
Царское правительство ответило на это казнью – нет, не казнью, а потаенным убийством Каляева в три часа ночи 10 мая. Мало того, оно десять дней скрывало от всей России свое злое дело! Погибший герой, мститель за попранные права трудового народа, не мог желать себе большего удовлетворения. Своими трусливыми действиями правительство признало себя подлым убийцей, боящимся сознаться в совершенном им злодеянии…». (Революционная Россия. 1 июня 1905. № 68. С. 1).
В семиотике, науке, которая изучает символы и знаки, подобные действия власти трактуются как осознание ею своей неправоты, действия совершенные ночью и скрытые от глаз людей подобны воровству тати, совершенному во тьме. Так, к примеру, власть осуществляла вынос из мавзолея и перезахоронение останков Сталина.
Русские на Украине сегодня – это поляки и евреи царской России. История сыграла злую шутку с русскими на Украине. В конце XIX — начале XX века именно на русское население городов опиралось самодержавие, проводя политику дискриминации поляков и евреев, совершая зверские погромы. Русское большинство в юго-восточных регионах, также как евреи и поляки сто лет назад, пытается защитить свою жизнь и сохранить идентичность, в ответ на это власть натравливает люмпенизированные банды, совершает внесудебные расправы над неугодными гражданами.
Страшная бойня в Одессе, погромы в Харькове и геноцид в Луганске и Донецке – снова делают актуальным метод организованного политического террора. Ответом на государственный террор может и должен стать террор общественный.