Недавно мне довелось присутствовать на одном семинаре учителей-историков в г. Дзержинске (Нижегородская область), на котором подводились итоги работы за 2013 год. В ходе обсуждения был озвучен неутешительный факт, который каждый из нас — преподавателей — знал и без того, но лишний раз навёл на не слишком весёлые размышления.
Дело в том, что с каждым годом снижается интерес учащихся к истории, сопровождающийся падением уровня школьных исследовательских работ и результатов олимпиад. Он ощущается в халатном подходе детей к изучению предмета, в нежелании посвящать своё внеурочное время его более глубокому изучению и во многом другом. Всё тяжелее мотивировать учащихся и всё длиннее приходится отвечать на вопросы: «А зачем мне нужна история в жизни?» Этот упадок, протекающий уже не первый год, принял в 2013 году вовсе угрожающие масштабы.
Кто-то может списать такое положение вещей на «некомпетентных учителей», не умеющих заинтересовать учеников и правильно организовать урочную и внеурочную их деятельность. Однако речь идёт отнюдь не только о молодых специалистах вроде автора статьи, ибо схожая ситуация наблюдается и у преподавателей с многолетним стажем. Кто-то сошлётся на то, что история как наука себя якобы дискредитировала в глазах общественности. Однако же смены парадигм, основных подходов в исторической науке происходили и ранее, да и шарлатанов в ней хватало 100-200 лет назад так же, как хватает и сейчас. Поэтому причина проблемы, как кажется, кроется в общественных процессах, происходящих ныне.
На примере изменения отношения учащихся к истории мы наблюдаем тотальное распространение новых ценностей, новых идеологем, являющихся естественным побочным продуктом современного развитого капиталистического общества. Такую мысль подтверждает уже хотя бы то, что подобное отношение к истории сформировалось параллельно и на Западе — причём даже раньше, нежели в России. Ещё Теодор Адорно писал: «Призрак человечества без памяти… это не просто черта упадка — здесь имеется необходимая связь с принципом прогресса в буржуазном обществе… Экономисты и социологи, такие, как Вернер Зомбарт и Макс Вебер, приурочили принцип традиционализма к феодальным, а принцип рациональности — к буржуазным формам общества. Это говорит, ни много ни мало, о том, что развивающееся буржуазное общество упраздняет Память, Время, Воспоминание как своего рода иррациональный остаток прошлого». И лишь мощная культурная традиция позволяет исторической науке в западных странах не упасть в бездну окончательно.
Предлагаю проследить корни того буржуазного «рационализма» (можно его назвать «рационализмом сегодняшнего дня» — пожалуй, так будет даже точнее), о котором упоминал Адорно.
Прекрасно известно, что историк сам по себе практически не участвует в производстве товаров и услуг в массовом порядке. Обычно он занимается производством и передачей знаний, которые практически невозможно применить в ходе создания товаров и услуг. Можно, разумеется, возразить, упомянув о выпускаемой учёными исторической литературе, указав на то, что их функция в чём-то перекликается с функцией писателей. Однако стоит зайти в книжные магазины и посмотреть на стеллажи с «исторической литературой», чтобы увидеть, какой процент занимают тома действительно серьёзных исследователей — крайне незначительный. В большинстве же своём историческое сообщество довольно замкнуто. Но явно не сами учёные поспособствовали тому, что оказались на таком отшибе.
Не занимая места в процессе массового производства товаров и услуг, историки теряют место в капиталистическом обществе в целом. Они не приносят прибыли, а всё, что не приносит прибыли, как известно, заслуживает клеймо «нерентабельности», особенно в рамках господствующей ныне в большей части земного шара неолиберальной парадигмы. Исходя из подобной логики снижается финансирование исторических факультетов, происходит их ликвидация.
Автором статьи уже не раз иллюстрировалось то, что сознанию современного человека его жизнь сама начинает представляться неким подобием капитала. Добросовестно используя его для получения прибыли, вкладывая его в «перспективные проекты», человек приходит к успеху. Тратя же этот «капитал» на нечто, не приносящее выгод и не возвышающее его, как бы написал Фромм, «на рынке личностей», он приобретает статус неудачника или же маргинала, фрика и т.д. Таким образом стимулирования к получению «иррационального» исторического знания современной молодёжью не происходит. И здесь не нужно какого-то назидания, внушения со стороны кого-либо, ведь сама система социально-экономических отношений диктует пренебрежительное отношение к истории.
Однако это ещё не всё. В какой-то степени историки могут оказаться для системы не только бесполезными, но и вредными. Развивая представленную выше мысль Теодора Адорно, Герберт Маркузе констатирует: «Если прогрессирующая рациональность развивающегося буржуазного общества стремится к упразднению доставляющих беспокойство элементов Времени и Памяти как «иррационального остатка», то тем самым она также стремится к упразднению несущей возмущение рациональности, которая содержится в этом иррациональном остатке… Оно … открывает путь развитию понятий, дестабилизирующих и трансцендирующих замкнутый универсум через осознание его историчности. Сталкиваясь с данным обществом как объектом своей рефлексии, критическое мышление становится историческим сознанием, которое, собственно, есть суждение… Опосредование прошлого и настоящего открывает движущие силы, которые творят факты и определяют ход жизни, которые создают господ и рабов, — таким образом, оно открывает перспективу пределов и альтернатив».
Таким образом, подспудная борьба с историей — это ещё и борьба с критическим мышлением и поиском альтернатив развития. «Реальность отвратительна, но изменить её нет ни шансов, ни возможностей» — именно это говорит нам один из главных тезисов современной пропаганды (причём не только в России). Те, кто всерьёз изучают историческую науку, чаще всего приходят к прямо противоположному выводу. Именно поэтому истфаки производят изрядное количество бунтарей. История пытается ответить на вопрос о причинах явлений и процессов, она вскрывает их сущность и способствует формированию представлений об общественных преобразованиях. Уже хотя бы исходя из этого опровергается поверхностное суждение о «ненужности» истории.
Однако зачем закручивать гайки на целой области науки, когда можно просто поспособствовать тому, чтобы в ней развивались лишь некоторые направления мысли, не противоречащие позициям властных верхов (подобно тому, как это было сделано в СССР)? Но дело в том, что в Советском Союзе история была наукой, функциями которой являлись пропаганда и мотивация (не говоря уже о том, что культурное пространство было куда благоприятнее для её развития). Сейчас же одной из главных линий пропаганды является воспитание «ура-патриотизма» — суррогатной любви к «родине» и её «истории». Для этого не нужна наука со всеми её сложностями и вскрываемыми противоречиями. Тут хватит и дешёвого шарлатанского антинаучного ширпотреба уровня Старикова.
Таким образом интерес к истории как к науке подрывается сразу с двух сторон. Это и «рациональность сегодняшнего дня», порождённая реалиями современного капиталистического общества, и позиция властных кругов, не заинтересованных в развитии исторической науки. Пока что не совсем понятно, насколько далеко зайдёт этот процесс. В немалой степени судьба истории теперь зависит от перспектив смены власти и системы социально-экономических отношений.
