Это лето получается на редкость жарким и насыщенным политическими событиями — и в России, и в других странах периферии. Центр исторического процесса переместился, кажется, на улицу: Таксим в Турции, уже привычный египетский Тахрир, и наконец, первая массовая несанкционированная акция у Манежной площади в Москве.
Но в первом случае миллионный протест по всей стране закончился спасением маленького парка Гези в Стамбуле, а не падением правительства Эрдогана, как ожидали участники. Под шум антиисламистских протестов в Египте совершён натуральный военный переворот — то есть внешне очень похожие процессы привели к абсолютно противоположным промежуточным финалам.
Московским же событиям только предстоит проявить свой потенциал. И направление их развития в ближайшее время зависит не только (и пока не столько) от людей, выходящих на площадь, сколько от борьбы группировок внутри правящего класса — того долгожданного раскола элит, факт которого сейчас стал общим местом. Обычно это явление ещё именуют битвой кремлёвских башен, «президентской» («силовиков») и «премьерской» («сислибов»). Хотя вряд ли реальность настолько примитивна и фатальна в авторитарной стране, где традиционно борьба происходит под ковром, демократия и разделение властей являются имитацией, а улица появилась совсем недавно как новый, для большинства бульдогов неожиданный фактор. Приходится вылезать из-под ковра, а то, глядишь, и затопчут. Манипулировать уличным протестом в своих целях, с разной степенью успеха, пытаются и их восточные коллеги.
Сейчас под очарованием площади Таксим, на которой многие успели побывать, Россию часто сравнивают с Турцией: если настолько масштабный протест не привёл к смене власти, что говорить о жалких московских десятках тысяч. Но эта аналогия категорически некорректна.
Эрдогановская Партия справедливости и развития пришла к власти через выборы, вылупившись из внесистемной, запрещённой организации, пережила попытку государственного переворота оттеснённых от кормила военных и регулярно подтверждает полномочия на выборах, которые проводятся без каруселей, мёртвых душ и прочих прелестей административного ресурса. Эрдоган не автократ, поскольку Турция — парламентская республика (хотя тенденции к бронзовению наблюдаются и стали одним из катализаторов протеста).
За годы своего правления ПСР, не внедряя шариат и не выдвигая исламистских лозунгов, повысило не только уровень демократических свобод, но и доступность, качество образования и здравоохранения. «Исламисты» сделали для социальных гарантий всех граждан значительно больше, чем светские кемалисты в погонах. Поэтому на митинги в поддержку Эрдогана — причём совершенно бесплатно — собралось не меньше людей, чем протестантов. То есть Турция сейчас более или менее стабильная страна, в которой законно избранная правящая партия обладает поддержкой большинства населения. Да, это большинство бедное и малообразованное, что так раздражает светскую интеллигенцию. Но при кемалистах оно было ещё менее образованным и социально защищённым (так, только правительство Эрдогана ввело бесплатное медицинское обслуживание для детей до 18 лет).
Кроме того, власть в Турции уже менялась в результате выборов, чего в истории России пока ни разу не было. Местные бульдоги, возможно, надеялись сбросить легитимную власть, используя лево-либеральное восстание: если бы это удалось, формальным победителям пришлось бы идти на значительные уступки военным, если не отдать им бразды правления. По крайней мере, одна из первых мер турецкого парламента после затихания волнений — изменение закона о вооружённых силах, из которого было изъято основание для легитимации военного переворота. «Глубинное государство» в форме и в штатском за двенадцать лет оттеснено от управления на достаточное расстояние.
Искать аналогии российской ситуации с Турцией — это примерно как ссылаться на опыт Аргентины или Греции. Это не про нас.
Египетская ситуация значительно ближе. Военно-бюрократическое стозевнвое чудище с января 2011 г. новая власть ликвидировать не успела. Собственно, судорожные, непродуманные попытки поскорее убрать старую бюрократию и привели президента Мурси и Партию свободы и справедливости если не к катастрофе, то к очень серьёзному провалу. Предпосылки такого итога имелись в самой идеологии ПСС, в которой не находилось достойного места половине египетского общества — тем, кто голосовал за светское развитие. Эта проблема так и не была преодолена.
Точкой возврата стало издание конституционной декларации от 22 ноября 2012 г., которая цементировала светскую оппозицию, обвинившую Мурси в попытке переворота. В том документе президент всего-то выводил свои действия за пределы судебного надзора, а также защищал законно избранные верхнюю палату парламента и Учредительное собрание от роспуска по решению суда. За полтора месяца до этого Мурси попытался отправить в отставку генерального прокурора, но решение пришлось отменить, т.к. по египетским законам, президент не мог совершать подобные действия. И, в целом, судебная ветвь власти скорее являлась неприступной скалой, о которую разбивались многие начинания парламента и президента. Судейский корпус оставался несменяемым со времён Мубарака.
Законы, как видно, были составлены в интересах не столько реального разделения властей, сколько самосохранения и возможного реванша «глубинного государства». Внешне коллизия чем-то напоминала ситуацию 1991-1993 гг. в России, когда Верховный Совет и президент Ельцин имели возможности взаимно парализовать инициативы друг друга. Военно-бюрократическая элита тогда не была единой, но большей частью действием и бездействием поддержала Ельцина в совершении переворота. В Египте поддержка была оказана Фронту национального спасения, «светской» оппозиционной коалиции во главе с популярным насеристом Хамдином Сабахи (3-е место на президентских выборах с 20,72% голосов) и либералами Мухаммадом аль-Барадеи (в выборах не участвовал, рейтинг за 1,5 месяца до выборов — 1%) и Амром Мусой (5-е место, 11,13%).
Расчёты службистской элиты были верными. «Братья-мусульмане», с их отлаженной структурой альтернативной политики, в союзе с другими исламистами имели кадровый ресурс, чтобы убрать «фулюлей» эпохи Мубарака из системы управления. А оттуда недалеко и до лишения материального богатства и бизнесов, нажитых непосильным трудом. Светская оппозиция изначально была немонолитна идеологически, что обрекало её на раскол и непреодолимую зависимость от мубаракианского чудища в случае победы. Именно это можно наблюдать сейчас, после переворота 3 июля, когда партии Хамдина Сабахи досталось лишь министерство по делам молодёжи, а ключевые позиции прочно заняты «фулюлями» и либералами.
Успех этой коалиции ужа и ежа тактически достигнут перманентными массовыми акциями, начиная с ноября 2012 г. К апрелю уличный протест выдохся и маргинализировался — на это и надеялся Мурси, не разгоняя лагерь на площади Тахрир. Но оппозиция в конце апреля начала кампанию «Тамарруд» («восстание»), которая заключалась в сборе 5 млн. подписей против Мурси к годовщине его инаугурации с целью потребовать отставки. По утверждению организаторов, на 29 июня 2013 г. было собрано более 22 млн. подписей. Вероятно, уже за неделю до этой даты «глубинное государство» полностью подготовило переворот и согласовало его на международном уровне, а рассерженные горожане запаслись бензином и провизией на случай революции.
В результате избранный президент свергнут, всенародно утверждённая конституция отменена, а 17 млн. граждан, вышедших на улицы 30 июня, сами того не желая, вернули к рулю коллективного мубарака, который теперь для них напишет новую конституцию, а ближайшие выборы состоятся не ранее января следующего года (если вообще состоятся). Почти все видные исламисты арестованы за «подстрекательство к насилию», их счета заморожены, исламистские телеканалы отключены. Юные сторонники Хамдина Сабахи дерутся на улицах с ровесниками-исламистами, в то время как военно-либеральное правительство разрабатывает новую экономическую политику. На данный момент происходящее выглядит как контрреволюционный переворот: «глубинное государство» взяло реванш, и помешает ему реставрировать прежние порядки в ужесточённом виде только новая революционная волна.
Исходя из этих примеров, можно предположить, что какая-то часть нашего службистско-бюрократического правящего слоя будет также придерживаться стратегии поддержки той части протестного движения, потенциал расширения базы которой наиболее узок. Очевидное отличие ситуации от Египта — это невозможность достоверного определения такой силы, потому что любая перспективная протестная организация, возникавшая в нулевые, либо уничтожалась в зародыше, либо коррумпировалась предложениями, от которых невозможно отказаться.
Социалистический сектор старательно зачищали и окучивали ещё с 1990-х годов, а в последних репрессиях против оппозиции первым делом начали громить вполне безобидный «Левый фронт». Националистам к началу массовых протестов так и не удалось создать ни одной организации, достойной серьёзного погрома — потому что с ними тоже очень плотно работали на протяжении двадцати лет. Работали именно потому, что эти идеологии справедливо виделись правящей верхушкой как наиболее опасные. Внесистемных либералов же особо не трогали как идейно близких и безопасных (они же не призывают «отнять и поделить», и народ их активно не любит с 90-х), а также в силу связей с либералами системными, которые все годы путинской власти обеспечивали своим креативом социально-экономический блок правительства. На всякий случай народная ненависть подогревалась пропагандой.
И сейчас, когда авангард российского общества, столичный информалиат, созрел для выхода на площадь, оказалось, что эффективной организацией и ресурсами хотя бы в Москве обладают только либералы.
Российский протест пока далёк от массовости и стойкости Египта и Турции, но правящий режим боится его проявлений гораздо сильнее, ибо не может предсказать вектор его развития. После каждого крупного мероприятия раздаются заклинания о вырождении протеста, а он всё не вырождается, а, напротив, становится всё более осознанным и персонифицированным, как негативно (Путин), так и позитивно (после акции 18 июля — уже точно Навальный). Выход тысяч людей в рабочий вечер отпускного сезона на несанкционированный митинг показал, что многотысячный кулак, который мерещился мне ещё 6 мая, действительно существует, и после нескольких тренировочных ударов может быть направлен на Кремль. Надо констатировать, что на данный момент ни политзаключённые вообще, ни узники 6 мая, ни Ходорковский не мобилизуют такое количество смелых людей. Ненадолго перекрыли Тверскую — для первого выхода на настоящую площадь, а не в загон, это ощутимый шаг вперёд. И не только в Москве были протесты: крупнейшая с февраля 2012 г. акция прошла в Петербурге; из несанкционированных она самая масштабная за последнее время, по свидетельствам очевидцев.
Стояние у Манежной было за свободу всех политзаключённых и против путинского режима, если судить по лозунгам, которые люди кричали. Но печатная агитация была за Навального. И мобилизация прошла как бы под его знамёна. Эта фигура стала точкой консолидации, а точнее компромисса между информалиатом и частью правящей верхушки, дальновидно рассматривающей Навального как надёжного кандидата, который никогда не обретёт достаточной общественной поддержки, чтобы вычистить наших домашних «фулюлей» с помощью люстрации, например.
Власть Путина слабеет с каждым днём: это видно и по ультраконсервативным законам имени Мизулиной, и по блицкригу против РАН, а особенно по двум самым странным инцидентам российской публичной политики XXI века — получасовой отставке Якунина и совсем свежему освобождению Навального под подписку. Привычная путинская тактика лавирования между кланами даёт сбой за сбоем и выглядит уже не позицией арбитра над схваткой, а траекторией мячика в пинг-понге.
Вброс в эту большую игру Навального явно устраивает тех, кто дал ему возможность выдвинуться на пост мэра Москвы и выпустил из Кировского СИЗО. Но без энтузиазма относятся к такому варианту не только те, кто дал приказ о реальном сроке. Не видно восторга и среди части внесистемных либералов, явно не видящих Навального «новым Ельциным».
Да, в России нет мощного «альтернативного государства», подобного «Братьям-мусульманам». Но из этого не следует, что борьба с компрадорско-бюрократическим режимом бессмысленна, и в ближайшие десятилетия, с каждым новым витком спирали, он будет воспроизводиться всё в более уродливой форме — и так до полного вырождения, пока Московия не сгинет.
Протест наконец-то начал пускать корни в регионах. Для полумиллионного Ярославля 5 тыс. вышедших в защиту Урлашова эквивалентны 100 тыс. в Москве, но главное, что его арест воспринимается не как провинциальные разборки, а как часть федеральной политики. Таковым же является и выдвижение Ройзмана на пост мэра Екатеринбурга.
Каждый месяц растёт число сообщений об акциях протеста информалиата и рабочих в регионах. И они тоже, стараниями оппозиции, становятся объектом внимания федеральной прессы. Так, итальянская забастовка врачей в Ижевске и ржевское «дело врачей» освещались главными ресурсами всего спектра российской оппозиции. Крупным событием стал экологический протест в Воронежской области.
И недавние народные волнения в Пугачёве носят в себе признаки наличия центростремительных сил. Межэтнические конфликты часто случаются в российской глубинке, где люди доведены до отчаяния многолетней нуждой, безнадёгой и произволом местной администрации. Но ещё недавно всё решалось теневой депортацией виновных без выноса сора из избы, а ныне конфликт озвучивается сначала на официальном городском, а следом и на федеральном уровне.
Акции в регионах никакого отношения к Навальному не имеют, да и вряд ли там найдёт массовую поддержку молодой человек, столь явно аффилированный с крупным московским системным бизнесом. Но есть общий знаменатель с Манежным стоянием — на эти акции тоже никто не спрашивал разрешения.
У российского протеста свой, очень трудный путь, и не так важно, кто будет тараном на очередном его этапе. Главное теперь — не позволить загнать себя обратно в стойло.
