Для значительной части — если вообще не большинства — современной русской гуманитарной и технической интеллигенции, вернее сказать, для того, что от бывшей советской интеллигенции осталось в нынешней капиталистической жизни, характерны настроение усталости, стремление сосредоточить своё внимание на малом, на том, что близко, доступно и понятно каждому. Работа на износ, лишь бы прокормить себя и ближних, как-то свести концы с концами и отложить на летний отпуск, в идеале дотянуть до пенсии, здоровье, семья, квартира, дача, машина — вот круг забот среднего гражданина средних лет крупного и не очень крупного российского города. Что показательно, примерно то же заботит и работников умственного труда, вошедших во взрослую жизнь уже в условиях рынка. Развитие капитализма в России диктует свои правила.
Правила эти вытесняют на периферию общественного сознания многое, в первую очередь — всё, далекое от повседневной текучки. В итоге обретаем бег на месте вместо каждодневной работы над собой, трезвый прагматический расчет вместо того, чтобы прислушиваться к голосу общественной совести и выращивать его в себе, внутри себя, изменяя себя к лучшему, стремясь к идеалу. Забывается, что были в истории нашей страны люди, готовые пожертвовать собой ради идеи, пострадать «за други своя» и за свою мечту о светлом будущем для себя и для всех, люди, задававшие тяжелые, порой неприятные вопросы и с огромным трудом, надрывом, зачастую ценой собственной жизни искавшие на них непростые ответы. Как будто этих людей не было вовсе, а всё прошлое земли Русской состоит из князей да монахов, верных слуг царёвых да профессиональных охранителей, богобоязненных холопов, без малейшего сомнения преданных своим не менее воцерковленным господам, да личностей в мундирах, офицерская честь и благородная кровь которых не мешала этим палачам в погонах руководить расстрелами мирных рабочих демонстраций и вешать гроздьями крестьян-бунтовщиков — на плотах вниз по матушке-Волге…
Само собой разумеется, что в этом кругу не нашлось места и замечательному русскому прозаику Всеволоду Михайловичу Гаршину, 125-летие со дня гибели которого официальная Россия проигнорировала. Не мудрено: наблюдавший своими глазами зарождение и первые шаги на нашей земле буржуазных общественных отношений, Гаршин оказался одним из первых критиков несовершенств мира отчуждения и эксплуатации. Критиком, не столько идейным, политическим — было бы наивно требовать от него знания марксистской теории, да и рабочее движение в тогдашней России, как и ныне, делало при жизни писателя лишь первые шаги, — сколько с точки зрения аморальности, безнравственности, чуждости красоте наступающего по всем фронтам мира чистогана. Гаршин был среди тех, кто, говоря словами Евгения Шкловского, «помня о просветительской роли литературы, которая в ту пору духовного и социального брожения была незаменима, оказал огромное воздействие на общественное сознание, оставшись в памяти потомков примером нравственной чуткости и высокой гражданственности».
Жизнь будущего классика русской литературы не баловала с самого детства. Гаршину было пять лет, когда его мать Екатерина Степановна увлеклась воспитателем своих старших детей и ушла из семьи. Возлюбленный её Завадский был типичным «особенным человеком», словно сошедшим со страниц Николая Чернышевского: организатор тайного студенческого политического общества, тесно связанный с лондонским изгнанниками Герценом и Огарёвым, человек незаурядный. Отец Гаршина, одержимый фантомом дворянской чести, желая вернуть под семейный кров свою непокорную жену, сделал донос в полицию. Завадский был арестован и вскоре сослан в Олонецкую губернию. Екатерина Степановна не покорилась, не раз ездила вместе с младшим сыном Всеволодом на встречи со своим возлюбленным. Так будущий писатель не понаслышке столкнулся не только с давящей силой самодержавной деспотии — в стране и в собственной семье, — но и увидел, что представляет из себя иная, революционно-демократическая Россия, вышедшая «на бой кровавый, святой и правый» с отживающим старым миром. Впечатления детства — самые памятные, самые дорогие каждому из нас — нашли своё отражение в рассказах и повестях Гаршина.
Учеба, уход добровольцем в солдаты на Русско-турецкую войну 1877-78 годов, тяжелое ранение, госпиталь стали основой первых опубликованных сочинений, принесших молодому прозаику известность в тогдашнем образованном обществе и имя в литературных кругах. Смелость и бескорыстие — лучшие качества русского интеллигента — проявились в поведении Гаршина уже в начале его, увы, столь краткого литературного пути. Когда в 1880 году народоволец Ипполит Млодецкий пытался казнить наделённого чрезвычайными полномочиями любимца царя Михаила Лорис-Меликова, уцелевший после покушения «бархатный диктатор» добился для революционера виселицы. Гаршин получил аудиенцию у Михаила Тариэловича, чтобы просить о помиловании в твердом убеждении, что «только милосердие способно прекратить правительственный и революционный террор». Сановник любезно принял стремительно входившего в моду литератора, что-то ему пообещал, но казнь Млодецкого состоялась, и стала серьёзным ударом для душевного здоровья писателя. В тот год он впервые оказался в психиатрической лечебнице, где провёл около двух лет, а восемь лет спустя, не выдержав гнетущей общественной атмосферы, будучи надломлен стремительно усиливавшейся болезнью, бросился в пролёт лестницы с четвертого этажа и через несколько дней, 5 апреля 1888 года, скончался.
Первый русский новеллист, разумеется, не был революционером, его возмущение нищетой, бесправием, унижением человека, не вело к гневной проповеди бунта, к призыву к социальному возмущению или, тем более, к стремлению переделать мир на новых экономических и политических основах. Гаршин — гуманист, активно сострадающий бедам народным, его человечность и любовь к людям, стремление к художественной правде и поиски жизненного идеала ещё не находят своего выхода в яростной критике всех эксплуататорских классов как таковых, не завершаются логически вытекающим из этой критики призывом к суровой, жестокой, бескомпромиссной борьбе со злом буржуазного мира ради коренного переустройства общества на социалистических началах. Эта критика, эти призывы — удел следующих поколений русских поэтов и писателей, современников Великого Октября. Тональность Гаршина иная. Спокойная повествовательная манера, ничем не приукрашенные бытовые обстоятельства и вполне узнаваемые — по принципу «один из нас» — персонажи, действующие в этих обстоятельствах.
Именно на подобном фоне впервые в российской словесности находит своё воплощение тема, ставшая впоследствии ключевой в творчестве младшего современника Гаршина Антона Чехова. Тема пошлости общественной жизни, вульгарности, разрушающей нормальные человеческие отношения, тема потери всех привлекательных — по-настоящему человеческих — черт теми, кто стал обывателем, кого поднял и понёс далее тёмный вихрь наживы, выгоды, эта тема станет ключевой для многих и многих известных отечественных литераторов — от Чехова до Маяковского, от Демьяна Бедного до Николая Островского. Социальное зло и несправедливость в произведениях Гаршина одинаково омерзительны и на фоне ужасов войны, и в мирной действительности пореформенной, стремительно капитализирующейся России. В этом мире нет места творцам, о чем один из самых известных рассказов Гаршина «Художники». Теория «чистого искусства», не раз и не два отвергнутая критиками-демократами — вспомним работы Писарева, Чернышевского, Добролюбова — средствами уже не публицистическими, а сугубо литературными была впервые столь резко и однозначно отброшена именно в этом небольшом по объеме рассказе Всеволода Гаршина. Искусство, по Гаршину, — не средство самовыражения иллюзий сидящего в «башне из слоновой кости» творца, не путь ухода от тяжкой действительности в абстрактный мир гармонии, не ремесленничество, но стремление увидеть талантом окружающий мир, оценить его, пропустить через себя и передать увиденное в своём произведении ради того, чтобы тронуть душу читателя, зрителя, слушателя, растревожить её, заставить задуматься. Да, этот путь труден, мучителен, зачастую разрушает физическое и психическое здоровье того, кто честно и без оглядки идёт по нему до конца, но иной возможности сохранить отпущенный природой дар для подлинного творца автор не видит.
«В сочинениях Гаршина человек — в состоянии душевного смятения, — замечает Евгений Шкловский. — Большая часть рассказов Гаршина полна безысходности и трагизма, за что его не раз упрекали критики, усматривавшие в его прозе философию отчаяния и отрицание борьбы. Два из них — о любви — строятся вокруг главной героини Надежды Николаевны. Родом из интеллигентной семьи, волей обстоятельств оказавшаяся на панели, она, натура сложная и противоречивая, как бы сама стремится к гибели. И любовь к ней Ивана Никитина в рассказе “Происшествие” она отвергает, боясь нравственного порабощения, что приводит того к самоубийству. Её социальное положение, её прошлое не дают ей довериться благородству и бескорыстию другого человека. Самолюбие и гордость, которая паче гордыни, приводят к тому, что именно этим началам её сильной и сложной натуры приносятся в жертву и возможность другой, более чистой жизни, и, самое печальное, живой человек. Жизнь приносится в жертву неким абстракциям. Образ падшей женщины становится у Гаршина символом общественного неблагополучия, и больше — мирового неустройства. И спасение падшей женщины для гаршинского героя равносильно победе над мировым злом хотя бы в данном частном случае».
Гаршинские сюжеты довольно просты, конструкция его новелл несложна. Их легко читать, ибо они почти всегда логичны, основной мотив действия развивается последовательно, «его рассказы часто строятся как дневники или записки», количество действующих лиц ограничено, мало метафор и сравнений, короткие фразы, почти нет придаточных предложений, стиль речи персонажей оттенен скупо, диалоги сжаты и лаконичны. И на этом фоне гораздо ярче виден главный «герой» творчества Гаршина — его мысль, ищущая ответа на больные вопросы, мучавшие наших соотечественников сто с лишним лет тому назад, мучающие и поныне. Писатель не нашел, да в тех условиях и не мог найти правильных ответов, но то, как остро он почувствовал, верно оценил и художественно воплотил тогдашнее (и нынешнее) социальное зло, делает его нашим подлинным и действенным союзником. Именно в силу этого обстоятельства имя Всеволода Гаршина не находит уважения и признания у «властителей дум» современной буржуазной России. Именно в силу этого обстоятельства имя Всеволода Гаршина заслуживает того, чтобы мы о нём с благодарностью вспомнили.
«Голос общественной совести» напоминает всем нам об одной простой истине: есть нечто помимо обыденных наших нужд и повседневных забот, нечто, что дает нам силы возвышаться над привычными уже, казалось бы, «свинцовыми мерзостями русской жизни» и, несмотря ни на что, стремиться их преодолеть, изжить, навсегда отринуть из нашей страны, навсегда оставить в прошлом. Это нечто — «служение истине и праву», которому, по словам Фридриха Энгельса, была посвящена вся жизнь великого французского просветителя, глубокого философа, прекрасного писателя Дени Дидро, привлекательного своим огромным мужским обаянием и высокими душевными качествами. Думается, что и к Всеволоду Михайловичу Гаршину подобная оценка может быть отнесена в полной мере.
