Танки у Дома Советов РФ. © Владимир Федоренко/РИА Новости
Признаюсь, мне казалось, что совсем нечего написать нового про события 21 сентября — 4 октября 1993 года: всё, что только можно было, уже написано. Но, ознакомившись с заочной беседой-полемикой Ивана Щеголева и Евгения Лабриса, я понял, что тут ещё есть, что сказать. У меня есть что сказать хотя бы потому, что, в отличие от двух упомянутых авторов, я был и сознательным очевидцем и, на протяжении большего времени, непосредственным (хотя и рядовым) участником этих событий. Делаю я это с запозданием — юбилей уже прошёл, но, как сказано выше, толчок к новому осмыслению дали именно эти две публикации.
Я не претендую на анализ тех событий — для этого понадобилось бы написать нечто большое, академичное и наверняка скучное. Кроме того, любой исторический анализ неизбежно субъективен — заявляя претензию на объективность, он не в состоянии выдержать это обещание полностью. И следующий «объективный анализ» начинается с того, что опровергает предыдущий, и так происходит вечное «развитие» исторической науки.
Я всего лишь напомню о некоторых чертах стихийного движения в поддержку Руцкого, Хазбулатова и Кº (или против Ельцина, Гайдара и Кº — это уж кому на чём больше нравится расставлять акценты). Быть может, кому-то покажется, что я опорочиваю «память павших борцов», и что отмечаемые мною ниже факты не определяли лицо движения в целом. Я и не претендую на полноту картины, пусть её рисует кто-нибудь более самоуверенный. Но пусть при этом найдёт в ней место и моим наблюдениям. Сознательный недоучёт фактов того или иного рода, принесение их в жертву некой априорной идеологической схеме — это и есть историческая ложь. Она никогда не приносила ничего хорошего наследникам её творцов.
Далеко не только прикладами отбита память у людей о тех событиях. Многим, ныне о них вспоминающим, эти воспоминания не всегда приятны — не из-за поражения, а из-за собственной роли или тогдашнего отношения к ним. Многое, что тогда происходило, отнюдь не укладывается в мифологическую картинку героического восстания трудящихся масс против буржуазного режима, как хотелось бы иным современным идеалистам, не видевшим тех дней. Также нельзя сказать, что отношение к событиям той осени делится на «московское» и «заМКАДное». Для многих москвичей те две недели тоже ничем особенным не запечатлелись, в то же время среди «последних защитников советской власти» было немало приехавших добровольцев из разных мест России.
На поддержку Руцкого и съезда нардепов сошлись группки, исповедовавшие совершенно различные идеологии, точнее , обрывки и эклектические сочетания идеологий. Среди них тон задавал, наряду со сталинизмом анпиловцев, русский национализм, замешанный в то время на махровом антисемитизме и копировании фашизма. Вы не помните, какая «кричалка» пользовалась наибольшим откликом при скандировании на стихийных митингах, возникавших у пресненского Белого дома? Я отлично помню. Напомню её вам: «Ельцин — иуда, жидовская паскуда!» А зигующие баркашовцы?! Кстати, именно они, среди «защитников советской власти», были почему-то первыми вооружены невесть откуда взявшимися АКМами. А как определялись враги? Как «буржуи», «капиталисты», или хотя бы как «либералы»? Ничего подобного! Стан врагов чаще всего определялся термином «сионисты». Но это — на митингах. А в частных разговорах этот политкорректный термин заменялся, как нетрудно догадаться, совсем не политкорректным вариантом этнонима.
Разве после этого термин «красно-коричневые», которым официальная пропаганда окрестила своих противников, не мог быть подхвачен какой-то частью простых обывателей? Запросто. Он и был подхвачен. Считать, что никто среди обычных людей никогда не называл противников Ельцина «красно-коричневыми», значит неоправданно упрощать дело. В столице, во всяком случае, этот термин оказался в ходу у многих.
И когда рядовой обыватель в день «народного восстания» 3 октября лицезрел, как кучки мародёров выносят конторскую (слово «офис» ещё не успело прижиться) мебель и оргтехнику из разгромленного здания мэрии (б. здание СЭВ), а потом, перед входом в свой дом, был задержан и обыскан самочинным патрулём вооружённых баркашовцев, — разве этот обыватель, включив телевизор, не мог поверить захлёбывающемуся от ярости Гайдару, что в Москве начался «коммуно-фашистский путч»?
Можно, конечно, списать все эти проявления «классовой несознательности» на некие деклассированные и провокационные элементы, примазавшиеся-де к истинно пролетарскому движению. Но это очень уж напоминает то, как правые объясняют гибель Российской империи (а «красные» правые — также и гибель СССР) организованным заговором врагов.
Антисемитизм (кто-то об этом, быть может, забыл, а зря!) был распространённым компонентом мировоззрения трудящихся масс позднего Советского Союза, воспитанным в них десятилетиями пропаганды при Сталине и Брежневе. Это был, правда, довольно абстрактный антисемитизм (в отличие от конкретного, погромного у черносотенцев начала ХХ века). Лично почти каждый из таких советских антисемитов мог сказать: да, у меня есть такие-то и такие-то знакомые-евреи, и они очень хорошие люди поодиночке; но у евреев есть-де организация, и они в массе выполняют её указания, тем и опасны. Идейность, типа. Так вот, вряд ли сильно ошибусь, если скажу, что сталинисты и националисты-антисоветчики сошлись в те дни вместе на общей почве абстрактного антисемитизма. И никакой другой «идеологии», сближавшей оба крыла движения, просто не существовало в природе.
При этом, конечно, те и другие ненавидели друг друга: «национал-патриоты» «верных ленинцев» как «поклонников Бланка», а те их (правда, без устоявшегося эпитета). В маловероятном случае «победы революции» у власти бы временно встала хунта во главе с Руцким и Хазбулатовым. Все такие хунты недолговечны, в них скоро разгорается борьба за единоличную власть. На низовом уровне, с учётом количества единиц автоматического стрелкового оружия, оказавшегося на руках в «дни восстания» (и которое, в случае «победы», изымать было бы некому; впрочем, и в реальной истории многие из этих стволов всплыли год-два спустя в Чечне), эта борьба неизбежно вылилась бы в кровавое уличное мочилово между двумя группировками «победителей».
Собственно, кто такой Руцкой? В конце 80-х он являлся одним из организаторов движения «Отечество», одним из направлений деятельности которого объявлялась борьба с засильем сионистов. Причём Руцкой возглавлял здесь самое алармистское крыло. В 1990 году он стал организатором ультра-патриотической фракции «Коммунисты России» в только что избранном Съезде народных депутатов РСФСР. Она резко выступала против Ельцина до самого того момента, когда Ельцин решил стать президентом Российской Федерации и… предложил Руцкому пойти с ним в дуэте как вице-президенту. В те времена и до сих пор многие уверены (и не зря), что поддержка Руцкого и деморализованного его сделкой большинства фракции «Коммунисты России», послушно последовавшего за своим вождём, стала одним из решающих факторов победы Ельцина на первых президентских выборах в 1991 году. Но, став декоративным довеском к Ельцину, Руцкой не долго довольствовался своей жалкой ролью. Однако второе ренегатство, совершённое им уже в 1992-1993 гг., вряд ли прибавило ему популярности среди тех, кого он уже предал перед этим, вступив в альянс с Ельциным.
А Хазбулатов? Напомню, что после того как Ельцин, в связи с избранием президентом России, оставил пост председателя Верховного Совета РСФСР, Съезд никак не мог избрать ему преемника. Несколько туров голосования, состоявшихся летом 1991 года, не дали результата. Немногих голосов, чтобы занять этот пост, не хватило Сергею Бабурину, выступавшему с национал-патриотических позиций. Хазбулатов, бывший первым заместителем Ельцина на посту председателя ВС, остался и. о. председателя, пока в августе 1991 года не влез на танк рядом с Ельциным, после чего вновь собравшийся Съезд уже абсолютным большинством голосов избрал храброго джигита своим спикером. Возглавив высший законодательный орган власти России, Хазбулатов до начала 1993 года оказывал безоговорочную поддержку всем либеральным экономическим начинаниям Ельцина-Гайдара. И только увидев нарастающее народное недовольство (события 23 февраля 1993 года в Москве), стал искать выгод в заигрывании с другой стороной.
Вот такие люди оказались во главе «народного движения». Надеюсь, что напоминание об этих общеизвестных фактах рассеет недоумение по поводу того, где же были массы сознательных рабочих 3-4 октября 1993 года, и почему мало кто оказал сопротивление разгону Съезда нардепов. Полагаю, что наиболее сознательные, мыслящие рабочие не желали быть в третий раз банально обманутыми Руцким, во второй — Хазбулатовым и в первый — фашистами Баркашова.
Но тут важнее политических факторов были даже природные и экономические. Тогда, после необыкновенно холодного и дождливого в том году сентября, настали первые тёплые солнечные дни золотой осени. Напомню (если кто забыл), что последствия гайдаровских реформ заставили очень многих горожан вплотную заняться продовольственным самообеспечением в рамках натурального хозяйства. Когда дома полуголодные дети постоянно требуют кушать, а на дачном участке или в деревне у родителей осталась не выкопанной картошка, ясно, что у разумного рабочего в таких условиях нет резона играть (особенно со смертью) в революцию. Он предпочтёт более прагматичную альтернативу.
Многие из таких рабочих, вернувшись вечером в воскресенье 3 октября домой и включив телевизор, наверное, были крайне удивлены тем, что в столице происходит «революция». Развитие событий в последние дни никак не предвещало такого. 1-2 октября митинги и столкновения с ОМОНом явно шли на спад. Казалось, что «защитники советской власти» уже сильно утомились, а главное, разуверились в своих вождях. Те, действительно, не могли даже организовать нормальную агитационную работу, не говоря уже обо всём остальном.
Вспоминаю, как мы с университетским приятелем стояли у одного из подъездов Белого дома, где раздавали пачки прокламаций (как выяснилось, это были даже не воззвания, а постановление Съезда об отрешении Ельцина от власти, о котором и без того сообщили правительственные СМИ), и тщетно ожидали, что и нам вручат хотя бы одну. Вместо этого руководивший раздачей тип совал тяжёлые кипы преимущественно в руки пенсионерок, нарочно выискивая именно их, и только когда оставалось уже не больше десятка экземпляров, он с неохотой дал их нам, потому что старух рядом уже не оставалось — все они разбрелись, сгибаясь под тяжестью агитационной ноши. Естественно, они были лёгкой добычей для милицейских патрулей.
Помню, нас обоих это тогда крайне неприятно поразило. Ведь мы — два крепких студента — были способны разнести сотни этих прокламаций куда быстрее и эффективнее, чем дюжина старушек, и не попасться при этом в лапы ментам. Однако руководители «обороны Дома Советов», видимо, считали именно старушек самой надежной своей «боевой силой»… Мы, конечно, добросовестно расклеили доставшийся нам десяток экземпляров беззубого и унылого постановления (один — на здание районного отдела милиции), но что толку…
Видимо, многие из «защитников советской власти» в те дни страдали неадекватностью в тяжёлой форме. Помню другой случай, — из первых дней противостояния — когда оцепление ОМОНа вокруг Дома Советов было на какой-то момент снято. Собравшиеся тут же сочли это «своей победой». Впереди нас по «баррикадам» неспешно прогуливались под руку две субтильные дамочки бальзаковского возраста, в платочках. До нас донеслось, как одна другой говорит: «…А завтра пойдём захватывать Останкино». Это звучало так, как если б одна мышь пропищала другой: «Завтра пойдём охотиться на льва!»
Впрочем, пророчество дам в платочках, казалось, сбывается вечером 3 октября. Это было удивительно потому, что, как я уже сказал, многие рядовые участники событий (вроде меня) были к тому времени деморализованы абсолютным бездействием (как нам казалось) всех лиц, причастных к руководству движения — как статусных, так и выдвинувшихся в процессе. И хотя у нас не было дачи, солнечное воскресенье я не стал тратить на поездку из своего (тогда ещё) зелёного пригорода в каменные джунгли Москвы. Приятель же оказался в самой гуще событий, но главным образом по географической причине — он жил на Красной Пресне. Ну а когда началось, он уже не мог не пойти до конца, оказавшегося, к счастью, для него лично не трагическим. Я же обо всём узнавал только по телевизору.
Причём с самого начала меня не оставляло ощущение какой-то нереальности, сюрреалистичности происходящего. Только на какой-то момент у меня вспыхнуло что-то похожее на надежду, когда, перед самым выключением, экраны телевизоров показали грузовики, вламывающиеся на телецентр. Но в ту же ночь события повернулись так, как давно ожидалось. И с тех пор я пребываю в убеждении, что прорыв оцепления, с которого 3 октября всё и началось, оказался просто очень удачной прелюдией для эффектного ввода танков в Москву.
Нет, я не говорю, что тут всё было срежиссировано. Такого рода теории мне чужды. Но прогноз и планирование действий со стороны власти, безусловно, не могли не иметь места. Прорыв милицейских кордонов и захват толпой московских улиц (потом выяснилось, что всей толпы было лишь несколько десятков тысяч человек — на порядок меньше, чем в разрешённых митингах демократов 1989-1990 гг.) создавали, усилиями телерепортёров, впечатляющую картину. А увенчали её «штурм телецентра» и реальный обстрел Дома Советов. Следовательно, ключевым здесь было создать иллюзию временного торжества толпы, что и было исполнено при прорыве кордонов на Садовом кольце. Разумеется, рядовые участники события с обеих сторон действовали искренне и добросовестно, что и требуется в таких случаях.
Когда я сейчас иногда сталкиваюсь с бравадами вроде «50 тысяч активных людей хватило бы, чтобы покончить с нынешним режимом», я сразу вспоминаю 1993 год. Такой (и даже несколько большей) толпы достаточно только, чтобы прорвать в одном месте полицейское оцепление. Но эта толпа уже бессильна против десятка (!) профессиональных спецназовцев, сидящих в укрытии и подкреплённых с внешней стороны всего одним бронетранспортёром. И тем более не в состоянии она предотвратить вступление в многомиллионный город всего четырёх танков, их марш к центру города и развёртывание их там в боевую позицию. Учитывая, какими малыми силами (и малой кровью, если уж честно) Ельцин и Гайдар установили контроль над огромной столицей, вправе вообще сомневаться: действительно имело ли место 3-4 октября какое-то там «восстание»?..
Но реальное движение всё-таки было, отрицать это невозможно. Те 50 тысяч людей, заваривших кашу утром 3 октября, — это был стойкий костяк движения, не поддавшийся повальной деморализации предшествующих дней. Они собрались там искренне, чтобы дать «последний и решительный бой». Никакими флеш-мобами их туда не собирали — в те времена в России ещё не было (если кто не в курсе) ни Интернета, ни даже сотовой связи. Не чета нынешнему «протестному движению», антиельцинские организации 1993 года сумели дедовскими приёмами информационного оповещения, как в 1905 году, мобилизовать десятки тысяч людей не для банального «махача с полицаями», а для более-менее осознанных действий в направлении захвата власти (по крайней мере, телекоммуникаций). Правда, руководство этими действиями оказалось из рук вон плохим, точнее, вообще никаким.
Что же, достаточно сказано и про противоречивую идеологию протестовавших, и про «предательство вождей». Отмечу ещё лишь, что описывать то и другое в категориях революций Нового времени или современной социальной структуры (которая тогда ещё не выкристаллизовалась) как «классовую несознательность отдельных слоёв рабочих» и «предательство буржуазных лидеров» было бы неоправданным упрощением или модернизацией. Это не приближает к пониманию значения и урока тех событий для нас нынешних. Хотя, конечно, массы людей, протестовавших против политики Ельцина, были для Руцкого-Хазбулатова своего рода пистолетом, приставленным к виску исполнительной власти, чтобы та согласилась на переговоры. Когда же массы вышли на дорогу самостоятельных действий, парламентские лидеры просто испугались. 3 октября они уже боялись победы своих сторонников ничуть не меньше, чем победы Ельцина.
Предположим, что они бы всё-таки победили. Что дальше? Про неизбежную борьбу за власть сказано выше. Как бы распорядился своей властью по отношению к стране Руцкой, он наглядно показал несколько лет спустя, на посту курского губернатора, где разогнал независимые профсоюзы и посадил в тюрьмы их активистов. Для госкапиталистической бюрократии, укреплявшей своё господство при рыночных экономических отношениях, было всё равно, кто в конце концов помог бы ей это сделать — Ельцин, Руцкой или Баркашов.
3-4 октября 1993 года осуществилась не самая худшая альтернатива для России из возможных в тот момент: гражданская война ограничилась всего двумя сутками. Но, утверждая это, надо бы указать и на лучшую альтернативу. Извольте. Лучше было бы, если бы народные депутаты мирно разошлись, несмотря на всю неконституционность роспуска, и стали готовиться к новым выборам. Если бы в тот момент была достаточно авторитетная левая партия, которая смогла бы нейтрализовать шовинистически настроенных радикалов и сплотить большинство трудящихся на платформе подготовки к выборам в Госдуму, где она имела все шансы победить. Именно так — ведь в тот период ещё не было таких «политических технологий», как в наше время. Впрочем… Если бы она смогла сделать такое, то уж, наверное, она смогла бы реально организовать и возглавить движение в защиту Съезда и довести его до полной и окончательной победы — не победы Руцкого и мечущихся между либерализмом и черносотенством парламентариев, а до победы народа…
Силовая развязка своего конфликта со Съездом, при отсутствии такой партии (а, следовательно, при полном политическом и организационном разброде трудящихся), позволила Ельцину за короткое время беспрепятственно установить полный контроль за исполнительной властью в регионах, а также не допустить известные левые организации к выборам в декабре 1993 года (КПРФ организовалась как раз в дни октябрьского «восстания», и её ещё мало кто вообще знал). Главным выгодополучателем от этого оказался Жириновский, в чью эпатажность, как в паровозный свисток, выплеснулась недорастраченная массами в октябре 1993 года энергия возмущения. Политическая звезда «жирика» взлетела тогда столь высоко, что до сих пор никак не закатится. Впрочем, это уже другая история.
А такой партии, о которой говорилось выше, нет до сих пор. Не видно даже её зачатков. Хотя пора бы. С того времени уж двадцать лет прошло…
